как минимум, доброе, но рука Адама легла на плечо стоящего рядом Жени, Чехов в свою очередь приобнял липкого Ваню, так цепочка перешла на замершего с краю Базарова.

Так они и стояли, обнявшись, впятером. Глядели на водную ткань, по которой сновали туда-обратно величавые белоснежные лебеди, носились крошечные утки с зелеными головами, склонялись аккуратные тени деревьев, как нефть, расползающаяся по океану. Светило в глаза пятерым товарищам солнце. Базаров наклонился вперед и пересекся взглядом с Коровьевым. Медик улыбнулся. Все стало как раньше. Бесконечный небесный простор над головами со взъерошенными волосами, пустая глубина пруда, рыжие, правда, склеенные, пряди Есенина, беснующиеся на макушке, острие высотки, таранящее облака, как ракета. И пятеро лучших друзей, крепко и душевно обнявшиеся. В них была вся жизнь. Кто знает, может, это именно парни освещали Москву в тот спокойный осенний день?

Есенин дернул за плечо рисующего Чехова и опустился рядом на кровать. Его глаза заговорщицки замерцали. Женя вопросительно взглянул на товарища, а тот, ничего не сказав, закатал рукав, обнажив плечо, на котором красовалась только что набитая татуировка, еще заклеенная пленкой, но даже сквозь нее было возможно разглядеть быстрый и неаккуратный рисунок трубкозуба. С черной точкой на правом ухе.

Конец.