Уже через час, запыхавшись от быстрой продолжительной ходьбы, Варя громко постучала в ставни дома старосты. Бабка Евгения открыла ей и удивленно спросила:

– Что-то случилось, дочка?

– Можно мне войти? – воскликнула, едва не плача, девушка.

Старуха открыла ей дверь, и девушка, войдя, заметила:

– Вы бы не могли попросить Никифора Ермолаевича, когда он вернется с завода, оказать мне одну услугу?

– Что же?

– Я хотела просить его, чтобы он отвез меня в усадьбу к Осокину Григорию Петровичу. Мне поговорить с ним надобно. Ведь Никифор Ермолаевич знает, где их имение?

– Конечно, знает, кто ж в округе не знает, – сказала бабка Евгения. – Только зря свозит. Григорий Петрович с семейством еще в том месяце за границу уехали. Нету его.

– Как жаль! – отозвалась расстроено Варенька и устало осела на скамью. Она так надеялась, что уже сегодня ей удастся решить вопрос о пропуске. Так как прекрасно понимала, что урезонить Твердышева и поставить его на место может лишь Осокин. Но его не было.

– А что случилось-то, дочка? – спросила старуха и присела с ней рядом.

– И когда Осокины вернутся?

– Кто их знает. В прошлом годе только к зиме воротились.

Опечаленная Варенька возвратилась домой с мыслью о том, что придется ждать возращения Осокина.

Не на шутку разгневавшись на Твердышева, который явно злоупотреблял своим положением и должностью управляющего, отказавшись выдавать ей пропуск, Варя вообще перестала разговаривать с Матвеем. Она отчетливо понимала, что он хочет изолировать ее от Олсуфьева, преследуя свои темные, низменные цели. Однако она также знала, что это ни к чему не приведет. Ибо, как и раньше, Матвей был ей неприятен, и его смешные запреты и препятствия, которые он чинил между ней и Алексеем Ивановичем, лишь разжигали в девушке недовольство и озлобление.

В последующие дни всем своим видом она показывала негодование: едва Твердышев заходил в гостиную или столовую, где находилась Варя, она сразу же покидала комнату под любым предлогом, на его слова и вопросы, обращенные к ней, не отвечала и лишь зло сверкала на него глазами. Умолчав о том, что произошло в заводской конторе, она тщательно скрывала от Арины и детей свое отношение к Матвею.

Однажды, прекрасно видя недовольство девушки, Твердышев, воспользовавшись тем, что они остались в кухне одни, глухо заметил:

– Гневайтесь на меня сколько душе угодно, Варвара Дмитриевна. Только пока я управляющий в этой округе и на заводе, пропуска я вам не дам. И подорожной бумаги на выезд тоже.

Варя резко обернулась к нему и, окатив мужчину убийственным взглядом золотых глаз, вылетела из кухни, подавляя в себе дикое желание наговорить этому наглецу резких слов.

Спустя еще неделю произошло еще одно неприятное событие. Однажды вечером Арина, едва вернувшись из мастерской, прямо с порога заявила:

– Новость-то у меня худая, Варвара Дмитриевна.

Варя, которая в этот миг вытирала пыль с комода, обернулась к Твердышевой и внимательно посмотрела на нее.

– Что случилось?

– Не знаю, как сказать. Сейчас вдову Матрену Клиничну встретила, у нее оба сына на заводе работают. Так она спросила меня, правда ли, что ваш братец, Варвара Дмитриевна… – она замялась, и более тихо добавила, – шпион атамана яицкого?

– Шпион? – выдохнула Варя.

– Ну, я ответила ей, что нет. И что ваш братец никогда не знался с теми бунтарями-казаками. И знаете, что мне на это ответила Матрена? – Твердышева чуть перевела дух и, устремив на девушку тревожный жалостный взор, тихо произнесла: – Что Алексея Ивановича на той неделе нещадно высекли, а тепереча в кандалах в застенке держат. И слух по заводу идет, что он якобы рабочих против Матвея и власти Осокина подговаривал. И к бунту призывал, чтобы на сторону яицкого атамана встать.

– О Боже! – опешила Варенька, стиснув кулаки. – Но ведь Матвей Гаврилович ничего про это не говорил!

– Дак он ничего никогда и не рассказывает, – заметила недовольно Арина. – Слова из него не вытянешь. Никогда не скажет, что там у него на заводе происходит.

– Скоро он вернется домой, и я все выясню, – с угрозой процедила Варя.

– А я вот подумала, может, вам, Варвара Дмитриева, к старосте сходить? Он все же не последний человек на заводе. Да и рабочие чтут его да уважают. Наверняка он все знает о вашем братце.

– Вы правы, Арина Афанасьевна, побегу к нему, – выпалила девушка, тут же сорвала с себя фартук, небрежно кинула его на стул и устремилась в сени, где стояли ее легкие сапожки.

– Да что тут рассказывать, Варвара Дмитриевна, – вздохнув, произнес староста, едва девушка, словно угорелая, влетела в его дом и с порога выразила свое негодование по поводу того, что Олсуфьев в застенке. – Знаю, что Матвей Гаврилович уже почти два месяца как житья вашему братцу не дает. Началось-то все с простого выговора, якобы за неверно сделанную деталь. Потом больше, за нарушение дисциплины Алексея Ивановича наказали на дополнительные три часа работы на несколько недель да пайка большого лишили. А в прошлую субботу, после того как вы на заводе были, приказ Твердышев подписал, что господин Олсуфьев подозревается в связях с атаманом яицким. Ну и назначили ему пятьдесят плетей и выпороли. А после в камеру посадили, что в башне, как преступника. А в приказе значится, что пока он не расскажет все как на духу, держать его в темнице будут.

– Неправда это! Алексей Иванович никогда не знался с этими разбойниками, – выпалила несчастно Варя.

– И мне так думается, Варвара Дмитриевна. Странно все это, – заметил староста, внимательно глядя на бледную девушку. – Я хотел все разузнать, но, как ни пытался дознаться у Матвея Гавриловича, в чем истинная вина-то Алексея Ивановича, молчит он как рыба, лишь твердит, что не моего ума это дело.

– Вы, Никифор Ермолаевич, упомянули, что выпороли Алексея Ивановича в субботу, когда я на заводе в последний раз была.

– Ну да, вы же с братцем повидаться хотели.

– Хотела. Только Матвей Гаврилович не дал мне пропуск.

– А что так? – спросил староста. Варя замолчала и нахмурилась. – Вот и Матвей Гаврилович так же молчит, как вы, и говорить ни о чем не хочет, лишь хмурится. В тот день, как вы ушли с завода, Матвей Гаврилович сильно злой ходил. Прикрикивал на всех да ругал некоторых рабочих на чем свет стоит. А к вечеру второй приказчик принес его приказ – назначить Олсуфьеву наказание в стрелячьей башне. А знаете, Варвара Дмитриевна, давно хотел спросить вас, да все не решался…

– О чем же?

– Отчего у вас с братцем отчества разные? Вы же говорили, что родной вам братец?

– Он мой двоюродный брат. Да сиротой еще в младенчестве остался. Мои родители воспитывали его с детства, как родного, и Алеша всегда жил в нашем доме, – не моргнув глазом соврала Варя.