— Так он в нее влюбился, что ли?

— А вы что, слепая? Не видите?

Альфия остолбенела и решила положить конец этим перевязкам.

Они по-прежнему сидели с Димой в одной комнате. После возвращения он приступил и к своим обязанностям дежуранта, правда, только пока в паре с еще одним доктором. У Сурина потихоньку просыпался интерес к новой специальности, и хотя он мало в ней понимал, но, по крайней мере, старался. Удивительным казалось, что интерес его был связан лишь с потребностью зарабатывать, теперь ему требовалось гораздо больше денег. Оценку психического состояния Насти он решил отодвинуть на потом, когда начнет что-то действительно понимать.

Настя же не пыталась убедить Диму ни в своем здоровье, ни в болезни. Она приняла его заботу как должное. И хотя раньше рядом с ней еще никогда не было такого человека, ее это не удивляло. Она, как и Таня, считала себя избранной и поэтому появление Димы представлялось Насте естественным.

Прошла уже неделя с тех пор, как ее перевели из больницы, и она плыла по течению, ждала, что он решит, как поступит. А Дима боялся заговаривать с Альфией о Насте. Не нравились ему и странные, вопросительные и насмешливые взгляды Альфии на него исподтишка — из-под поднятый руки, из-под корешка истории болезни. Не нравилось ощущение, что они с Настей — два маленьких кролика в клетке, а снаружи за ними наблюдает красивый и хитрый удав. Не нравилось, что больные поглядывают на него снисходительно. И хоть у Насти хватило ума молчать, Оля Хохлакова все равно перестала с ней откровенничать о своей любви к молодому доктору. На потеху всего отделения Оля выкрасила волосы в ярко-бордовый оттенок, перед обходом мазала губы розовой перламутровой помадой и надевала вызывающего вида лифчики.

— Где она берет эту красоту? — как-то поинтересовался Дима у Совы.

— Так она же выходит в магазин. Пенсия у нее с северов немаленькая, каждый месяц получает… — уклончиво ответила Сова.

Ровно в одиннадцать, как он и договаривался с Настей, Дима снова собрался в процедурку.

— Вы куда? — поинтересовалась Альфия, когда он встал.

— На перевязку.

— А что, Нинель Егоровна не может перевязать?

— Нет. Я сам хочу посмотреть рану.

Альфия решила перехватить его в отделении. Она подхватилась и быстро пошла к больным, но ни Насти, ни Сурина у больных не было.

— Где Дмитрий Ильич? — грозно спросила Альфия у Хохлаковой.

— Улетела птичка! — Оля зыркнула на заведующую голубым глазом. — Не достать вам теперь!

Альфия только вздохнула. Она уже давно замечала особенность больных говорить некоторые вещи удивительно впопад.

— А конкретнее?

— Новый доктор Полежаеву в процедурку увел, — вмешалась Марьяна. — Он ей там, наверное, чип вставляет. Чтобы за ней следить.

Альфия помолчала. Строгим взглядом обвела больных. Никто ничего не добавил. Хохлакова нахмурилась. И тут Сова, ставшая случайной свидетельницей разговора, не удержавшись, фыркнула и захохотала. Альфия посмотрела на Сову, на Марьяну — двусмысленность фразы дошла и до нее.

— Чип? А, это теперь так называется! — И тоже захохотала, как ни была зла. И как ни странно, эта случайно рожденная Марьяной пошловатая шутка (Марьяна-то ничего не подозревала и вкладывала в сказанное самый прямой смысл) внезапно примирила Альфию с ситуацией. Насмешливо сверкая глазами, она обратилась к Сове:

— Ну, что ж, пойду, посмотрю, как внедряются у нас новые технологии.

В процедурке пахло спиртом и йодом. Настя лежала на кушетке, распахнув халатик, приспустив трусики. На коже правой подвздошной области красовалась свежая аккуратная наклейка. В тазике около стола с инструментами валялась почти не испачканная марлевая повязка. Дима мыл руки в другом конце комнаты.

— Перевязали уже? — спросила Альфия, не глядя на Настю.

— Угу.

— Все в порядке?

— Угу.

— Жаль, вы меня не позвали посмотреть рану.

— Я вас не хотел отвлекать. Сам справляюсь.

Настя поднялась, села на кушетке. Одернула халат.

— Конечно, — усмехнулась Альфия. — Вы в этом деле понимаете больше меня. Видите, не пропустили катаральный аппендицит.

Дима молчал.

— Дмитрий Ильич меня спас! — с вызовом сказала Настя.

— Конечно-конечно. Я ничего и не говорю. Дмитрий Ильич — герой! Но все-таки вернитесь после перевязки в кабинет. Я вам кое-что покажу.

Альфия сказала это самым серьезным тоном, но при этом неожиданно подумала: «Как чип вставлять!» — и, давясь от смеха, почти бегом вернулась к себе.

Ждать пришлось минут десять. Она, конечно, злилась, но понимала, что злость ее уже не так печальна, а ревность не так остра, как несколько дней назад. Альфия могла более или менее спокойно анализировать ситуацию. Неопытный мальчик влюбился в больную девочку, дочку состоятельных родителей. У девочки на фоне лечения — улучшение состояния. Она выглядит и ведет себя так, как многие в ее возрасте. Не сознавая опасности, глупый мальчишка летит прямо в пропасть. Но почему вместе с ним в эту пропасть затягивает и Альфию? Мальчик ей нравится, но она опытнее и старше. Она должна выбросить из головы и его самого, и больную девочку и заниматься собственной жизнью.

Легко сказать. Из головы-то она его, может, и выбросит, но не из… Альфия задумалась: а в самом деле, из чего выбросить? Из сердца? Но сердце — простой мышечный орган. Оно чувствовать не может. Из печени? Печень — большая печка. В ней все горит или тлеет, но желаниями она не руководит. Во всяком случае, напрямую. «Вот! — подумала Альфия. — Слово найдено. Выбросить из желаний. А что такое желания? Игра гормонов? Отчасти. Гормонов и других сложных соединений, которые вырабатываются где? В мозге. Значит, потребность видеть, слышать, ощущать и соединяться с любимым человеком — это все-таки продукт деятельности мозга. Не коры, подкорковых образований. Значит, выкинуть из головы любовь сознанием невозможно. Получается замкнутый круг. А возможно что? Переключить подсознание. Но редко кому удается это сделать».

Она бросила рыбкам корм.

Как там сказал Давыдов? «Такое впечатление, что мы все больны». Мы не больны, мы просто бредем в сумерках. В сумерках подсознания… Беда в том, что мы не можем корой распознать то, что в данный момент времени хочет подкорка. Ее профессор не так уж не прав в своем поклонении Фрейду, хотя теперь она понимает, что суждения Фрейда весьма односторонни. И он тоже находился в сумерках подсознания. Вернее, поправилась она, в сумерках любви. Мы бредем на ощупь, отыскивая друг друга, соединяемся, ошибаемся, расходимся, снова цепляемся друг за друга… И самое главное, мало кто бывает счастлив в этих бесконечных поисках. Она вспомнила рассказ Давыдова, что его жена открыла вещество, отвечающее за развитие страсти. Причем (он особенно это подчеркивал) необязательно любовной — может быть, и религиозной, может быть, даже страсти к собирательству или какой-нибудь другой… Важна только интенсивность чувства. Сколько мук претерпевает человечество от страстей? Альфия подумала: что будет, если и в самом деле окажется, что с помощью Таниного открытия можно регулировать накал страсти? Первой загнется мировая культура. Она ведь не подпитывается страстями, она питается, пожирает их, так ими и кишит. Без страсти любое произведение кажется пресным. Она засмеялась: Рогожин не убил бы Настасью Филипповну, Наташа не изменила бы Болконскому, Анна, наоборот, не сошлась бы с Вронским, Скупой Рыцарь поделился бы добром со своим сыном, а Гумберт предоставил бы Лолите возможность спокойно учиться в школе. Мир был бы другим! Прекрасным, спокойным.