взгляд. Тома даже занервничала. Но выглядела она, как настоящая француженка. Черные длинные волосы, небрежно уложенные наверху, идеально белая кожа с высокими дугообразными бровями и огромными синими глазами, маленький капризный ротик и абсолютно правильный классический носик. И вот его дом. Мать. Фрау Марта Рихтер. Явно недовольная, чопорная немка, с натянутой улыбкой. И две старушенции, похожие на нее, но в более преклонных годах, которые даже не поздоровались, а лишь сверлили ее взглядом бесцеремонно и назойливо. Родственнички. Пусть смотрят. Генрих пытался их отвлечь какими-то несущественными разговорами. «Интересно, — думала Тома, — сколько же ему заплатили, чтобы он согласился все это разыгрывать… Или шантажировали? Впрочем, не мое это дело».

Оказалось, что свадьба была уже подготовлена. По легенде Генрих познакомился с Тамарой, то есть с Мари, летом в Ницце, где он действительно отдыхал. Якобы влюбился, и вот — свадьба. «Скоропалительно… Вот мамаша и психует. А, может, она знает… И поэтому психует», — думала Тома. Она отдала Генриху фотографию в рамке, которую ей выдали перед отъездом. Генрих стоял в обнимку с Тамарой на фоне пальм и голубого неба. «Фотомонтаж. Но клевый. Умеют же! И подпись: «Ницца-1992». Очевидно, все подозревают меня в беременности… Иначе — к чему так спешить со свадьбой?», — пронеслось в голове. Она слегка выгнула поясницу кпереди, чтобы не разочаровывать окружающих своим предельно плоским животом, когда они обходили большой, богато обставленный дом Генриха.

«Дом прекрасен, живут в достатке, очевидно. Значит, его шантажировали. Да, он же гомо… как там их… тьфу… Вот, я вляпалась, так вляпалась! Ладно. Пока все хорошо, будем и дальше наслаждаться жизнью».

За обедом маман поинтересовалась родом занятий Мари, ее семьей и планами на будущее. Тома говорила на прекрасном немецком, правда, с берлинским акцентом, так как училась до восьмого класса в ГДР, в берлинской школе № 237. Она придерживалась легенды, которую выучила по бумагам генерала Платонова, напечатанным на машинке. Потом был вечер походов по бесконечным магазинам и салонам в поисках свадебного платья, туфелек и прочих аксессуаров. Тамара заставляла себя улыбаться при каждой примерке и делать восхищенное лицо при каждой покупке.

Ее уложили спать в шикарной комнате с золотистыми обоями и картинами в стиле Питера Брейгеля младшего. Она любила его волшебные полотна за простор и холод, отдаленно напоминавшие ей Россию. «Угадали, буржуины», — пробубнила она. Одев нежно-розовую ночную сорочку, она брякнулась на такого же цвета шелковую простынь, зарылась между трех или четырех подушек и сразу же отключилась.

Утром явился парикмахер и соорудил на голове невесты прическу а ля Эйфелева башня, и все дружно поехали в кирху, где состоялся настоящий обряд венчания. Церковь внутри напоминала актовый зал. Священник что-то долго гнусавил по бумажке. Невесте пришлось вымолвить только одно слово: «Ja». Генрих надел ей на палец кольцо, а она — ему. Потом все желали им много «Liebe».

Далее был свадебный банкет на лужайке перед домом с настоящим свадебным тортом, кучей подарков в красивых коробочках и бросанием свадебного букета. Тут же на огне жарили сосиски и сардельки. Столы ломились от блюд, поражали обилием колбасок всех видов и мастей, говяжьего мяса с картофелем, вареной ветчины с квашеной капустой и белыми бобами, и, естественно, пивом местного производства. Генрих заранее предупредил Тамару, чтобы она не ела суп. В суп для невесты помимо традиционных ингредиентов бросали щепки от мебели, кусочки веника и зерно. Согласно старинной немецкой примете, поев такого супа, невеста становилась идеальной хозяйкой. После такого предупреждения Тамаре кусок в горло не лез. Тетки списали это, наверное, на токсикоз.

Генриха называли «счастливчик», хлопали его по плечу и отпускали какие-то мерзкие шуточки. Фрау Марта выглядела очень счастливой. Но Тома подозревала, что она была счастлива по другой причине — с сына только что было снято клеймо гомосексуалиста. Один из приглашенных после длительного тоста вручил молодым ключи от машины. Все аплодировали. Лицо Генриха сияло как медный таз. Он объявил, что завтра отправится с молодой женой в свадебное путешествие. Единственное, что привело Тамару в замешательство в этот день, это гарнитур фрау Марты — золотая цепь с кулоном в форме слезы из горного хрусталя с бриллиантами и такие же серьги, в котором она блистала целый день. Это не могло быть простым совпадением. Это были «Слезы Лорелеи» № 2. Или их качественная подделка.

Наконец, представление окончилось, и можно было уехать. Только теперь молодые должны были спать в одной спальне. Им приготовили самую большую в доме спальню, украсив цветами и воздушными шариками. Генрих цедил пиво, а Тамара, схватив ночную сорочку, закрылась в ванной. Ее волновала предстоящая ночь вдвоем с этим гомо…, словом, этим непонятным существом Генрихом. Она намеренно тянула время, греясь в душе, чтобы успокоить себя и дать Генриху шанс тихо уснуть. Однако не тут-то было. Генрих врубил телевизор и смотрел футбол.

— Тебе к лицу розовый цвет, дорогая, — пробормотал он, улыбнувшись, потом встал и, подойдя вплотную к Томке, поцеловал ей руку. Хотя до этого Тамаре никто и никогда не целовал руки, она, несколько ошарашенная, полушутливо-полусерьезно произнесла:

— Не подлизывайся. Даже не думай. У нас задание, а брак — профанация. Так что сядь в кресло и смотри футбол. И еще запомни, я была чемпионкой СССР по карате. Понимаешь?

Тамара сделала бойцовскую стойку и клацнула зубами, а Генрих после непродолжительной паузы сделал вид, что сильно испугался.

— Я все понял, любовь моя, — прошептал он и ретировался на свое прежнее место.

— И вообще, было бы очень хорошо, если бы ты не менял свою дислокацию всю ночь. Ясно? В кресле тоже можно спать. И очень неплохо.

— О, да, фрау Рихтер. Я буду спать в кресле. Я — послушный муж.

— Хватит болтовни. Я устала. Эти туфли — просто орудие для пыток. Давай завтра поговорим. И пошутим. И еще, не храпи ночью, пожалуйста.

— Но нам надо немного пошуметь. Чтобы не разочаровать домашних. Первая брачная ночь все-таки.

— Хочешь, я попрыгаю на кровати?

— Пожалуй нет, дорогая… Боюсь, кровать не выдержит. Старая.

— Зато твоя мать будет в восторге.

— Мари, не волнуйся. Я вовсе не покушаюсь и не претендую ни на что. Я — спокойный, добропорядочный немец. Прости, если я тебя напугал.

— Ты? Нет. Ты меня не напугал. Сколько они тебе заплатили за этот цирк?

Генрих молчал, словно раздумывал, что сказать.

— Не отвечай, прости, ляпнула, не подумав. Спокойной ночи, дорогой.

Тамара закрыла глаза и тотчас уснула. Генрих еще долго не мог уснуть. Он ходил по комнате. Смотрел на спящую «русскую красавицу» и удивлялся своим странным чувствам.