Грэм отпускает меня и откидывается на спинку сиденья. Он упирается локтем в окно, закрывая лицо, и пытается взять себя в руки. Он сломлен, таким я его никогда не видела. И это я медленно разрушаю его. Делаю его неузнаваемым. Я обманула его, дав ему надежду, что когда-нибудь изменюсь. И чудесным образом превращусь обратно в женщину, в которую он когда-то влюбился.

Но я не могу измениться. Мы таковы, какими нас делают обстоятельства.

– Грэм. – Я вытираю лицо рубашкой. Он молчит, но в конце концов смотрит на меня грустными, убитыми горем глазами. – Я никуда не ушла. Я все время была рядом. Но ты не видишь меня, потому что все еще ищешь ту, кем я была раньше. Мне жаль, что я уже не та. Может быть, я стану лучше. Может быть, нет. Но хороший муж любит жену и в хорошие, и в дурные времена. Хороший муж рядом с женой в болезни и здравии, Грэм. Хороший муж – муж, который действительно любит свою жену, – не стал бы изменять ей, а потом оправдываться тем, что ему одиноко.

Выражение лица Грэма не меняется. Он неподвижен, как статуя. Движется только его челюсть, вперед и назад. Его глаза сужаются, и он наклоняет голову.

– Ты думаешь, я не люблю тебя, Квинн?

– Знаю, что раньше любил. Но вряд ли любишь меня такой, какой я стала.

Грэм выпрямляется. Он наклоняется вперед, пристально глядя мне в глаза. И отрывисто произносит:

– Я любил тебя каждую секунду каждого дня с момента, как увидел тебя. Сейчас я люблю тебя больше, чем в тот день, когда женился на тебе. Я люблю тебя, Квинн. Я чертовски люблю тебя!

Он выходит и изо всех сил хлопает дверью машины. Вся машина трясется. Он направляется к дому, но, прежде чем добежать до входной двери, оборачивается и гневно тычет в меня пальцем.

– Я люблю тебя, Квинн! – выкрикивает он.

Он зол. Очень зол.

Он идет к своей машине и пинает босой ногой передний бампер. Пинает снова, и снова, и снова, потом прекращает и опять кричит мне: «Я люблю тебя!»

Теперь он бьет кулаком по крыше своей машины, еще и еще, и наконец падает на капот, закрыв лицо руками. Он стоит так целую минуту, не двигаясь, только плечи вздрагивают.

Я тоже не двигаюсь. Кажется, даже не дышу.

Грэм наконец поднимает голову и вытирает глаза рубашкой. Он смотрит на меня, совершенно раздавленный.

– Я люблю тебя, – тихо говорит он, качая головой. – И всегда любил. Хочешь ты этого или не хочешь.

По понятным причинам я никогда не прошу маму об одолжениях. Именно поэтому я позвонила отчиму, чтобы попросить разрешения воспользоваться его пляжным домиком на Кейп-Коде. Он сдает его в аренду, и летом там всегда занято. Но сейчас февраль, а большую часть зимы дом пустует. Мне потребовалось много сил, чтобы преодолеть гордость и попросить его, но это все равно гораздо легче, чем попросить маму. После знакомства с Грэмом она только и твердит, что, по ее мнению, я могла бы найти кого-нибудь получше. Что в ее понимании означает встретить кого-то с собственным пляжным домиком, чтобы не приходилось проситься на выходные к ним.

Когда мы приехали, Грэм битый час ходил вокруг, разглядывая все с восторгом ребенка в рождественское утро.

Квинн, иди посмотри, какой вид!

Квинн, иди посмотри, какая бочка!

Квинн, ты видела уличный очаг?

Квинн, у них есть каяки!

К вечеру его возбуждение слегка поутихло. Мы только что поужинали, я приняла душ, а Грэм растопил очаг. День сегодня необычно теплый для февраля в Массачусетсе, но даже в самые теплые зимы температура здесь не поднимается выше десяти градусов днем, а ночью и вовсе падает ниже нуля. Я притаскиваю к очагу одеяло и пристраиваюсь рядом с Грэмом на диване во внутреннем дворике.

Он притягивает меня еще ближе, обнимает одной рукой, а я кладу голову ему на плечо. Он укутывает нас обоих одеялом. На улице холодно, но от Грэма и от очага идет тепло, так что здесь вполне терпимо. Даже приятно.

Я никогда не видела Грэма более спокойным, чем здесь, когда он слушает океан. Мне нравится, как он смотрит на воду, – словно находит в ней ответы на все вопросы в мире. Он смотрит на океан именно с тем почтением, которого тот заслуживает.

– Какой прекрасный день, – тихо говорит он.

Я улыбаюсь. Мне нравится, что я тоже часть его прекрасного дня. Мы встречаемся уже шесть месяцев. Иногда я смотрю на него и чувствую такую огромную признательность за него, что почти готова написать благодарственные письма нашим бывшим. Ничего лучшего со мной в жизни не случалось.

Странно, что можно испытывать рядом с кем-то такое счастье и любить его так сильно, что в душе появляется страх, прежде незнакомый. Страх потерять человека. Страх, что ему причинят боль. Я представляю, каково это, если у тебя есть дети. Это, наверное, самый невероятный на свете вид любви, но он же и самый страшный.

– Ты хотел бы иметь детей? – брякаю я напрямик.

До этого мы сидели молча, а теперь я нарушила молчание вопросом, ответ на который мог определить наше будущее.

Я не специалист по разным тонкостям.

– Конечно. А ты?

– Да. Я хочу много детей.

Грэм смеется.

– Много – это сколько?

– Не знаю. Больше одного. Но меньше пяти. – Я поднимаю голову с его плеча и смотрю на него. – Думаю, из меня получилась бы отличная мама. Не хочу хвастаться, но если у меня будут дети, я почти уверена, что это будут лучшие дети на свете.

– Не сомневаюсь.

Я снова кладу голову ему на плечо. Он накрывает ладонью мою руку, прижатую к его груди.

– Ты всегда хотела быть мамой?

– Да. Мне даже немного неловко оттого, что я хочу быть мамой. Большинство девочек растут, мечтая об успешной карьере. А мне всегда было стыдно признаться, что я хочу работать дома и иметь кучу детей.

– Чего же тут стыдного?

– Ничего, конечно. Но в наши дни считается, что женщины хотят чего-то большего, чем просто материнство. Феминизм и все такое.

Грэм отодвигает меня, чтобы заняться огнем. Он берет два небольших полена, относит к очагу и снова занимает место рядом со мной.

– Будь тем, кем хочешь быть. Военным, например. Или адвокатом. Или генеральным директором. Или домохозяйкой. А вот стыдиться ничего этого не нужно.

Я люблю его. Как же сильно я его люблю.

– Я хочу быть не только мамой. Хочу когда-нибудь написать книгу.

– Ну, судя по твоим безумным снам, воображения у тебя для этого хватит.

– Может быть, мне их записывать? – смеюсь я.

Грэм улыбается с незнакомым мне выражением лица. Я собираюсь спросить его, о чем он думает, но он меня опережает.