– Спроси еще раз, хочу ли я детей, – говорит он.

– Почему? Ответ будет другим?

– Вот именно. Ты спроси, спроси.

– Ты хочешь детей?

Он улыбается мне.

– Я хочу детей только в том случае, если родишь их ты. Я хочу, чтобы у нас с тобой было много детей. Хочу видеть, как у тебя растет живот, как ты впервые берешь на руки нашего ребенка, хочу видеть, как ты плачешь, потому что ты так безумно счастлива. А ночью я хочу стоять в дверях детской и смотреть, как ты укачиваешь наших малышей и поешь им песенки. Даже не знаю, чего бы я хотел больше, чем сделать тебя матерью.

Я целую его в плечо.

– Ты всегда говоришь такие приятные вещи. Хотела бы я тоже выражать свои чувства так, как ты.

– Это ты у нас писатель. Значит, все слова в твоей власти.

– Я же не о писанине. Я, наверное, могла бы записать то, что чувствую к тебе, но никогда не смогу сказать это так, как ты.

– Тогда давай, – говорит он, – напиши мне любовное письмо. Мне еще никто не писал любовных писем.

– Быть того не может.

– Я серьезно. А мне всегда этого хотелось.

Я смеюсь.

– Я напишу тебе любовное письмо, чудак-человек.

– Только, чур, больше, чем одну страницу. И я хочу, чтобы ты рассказала все. Что подумала обо мне, когда увидела меня в первый раз. Что чувствовала, когда мы влюблялись друг в друга. И побрызгай на него духами, как девчонки в старших классах.

– Еще будут пожелания?

– Я бы не возражал, если бы ты вложила в конверт свое фото в голом виде.

Ну это я, пожалуй, могу.

Грэм сажает меня к себе на колени, так что я оказываюсь на нем верхом.

Он натягивает на нас одеяло, словно закутывая в кокон. На нем хлопчатобумажные пижамные штаны, так что я ясно понимаю, о чем он сейчас думает.

– Ты когда-нибудь раньше занималась любовью на свежем воздухе при десяти градусах тепла?

Я улыбаюсь ему в губы.

– Нет. Но, как ни странно, именно поэтому на мне сейчас нет нижнего белья.

Руки Грэма ложатся на мои ягодицы, он со стоном задирает на мне ночную рубашку. Я немного приподнимаюсь, чтобы он мог освободиться, а затем опускаюсь на него сверху, вбирая его в себя. Мы занимаемся любовью, завернувшись в кокон одеяла, под звуки океана вместо фоновой песни. Идеальный момент в идеальном месте с идеальным человеком. И я точно знаю, что в своем любовном письме напишу ему об этом.

Перечитываю сообщение, которое собираюсь отправить Аве, но тут же вспоминаю о разнице во времени. Мне совсем не хочется будить ее. Я удаляю его.

С момента, как Грэм сдался и вернулся в дом, прошло уже полчаса, но я так и сижу в машине. Мне слишком больно двигаться. Понятия не имею, виновата ли во всем этом я или он, или никто не виноват. Я знаю одно: он причинил мне боль. И поступил так, потому что я причиняла боль ему. Это ни в коем случае не значит, что он поступил хорошо, но, чтобы понять поведение человека, не обязательно его оправдывать. Теперь мы оба так страдаем, что я даже не знаю, что делать дальше. Неважно, насколько ты сильно любишь: сила любви бессмысленна, если она перевешивает способность прощать.

В глубине души я задаюсь вопросом, возникли бы у нас вообще все эти проблемы, если бы мы сумели завести ребенка. Вряд ли тогда наш брак принял бы такой оборот. Потому что я бы не испытывала такого отчаяния, как в последние несколько лет. И Грэму не пришлось бы ходить вокруг меня на цыпочках.

С другой стороны, может, это неизбежно? Может, ребенок ничего бы не изменил, и мы стали не просто несчастливой супружеской парой, а несчастливой семьей? И во что бы мы тогда превратились? В очередных супругов, живущих вместе только ради детей.

Интересно, сколько браков сохранилось бы, если бы не дети. Сколько пар продолжали бы счастливо жить вместе, если бы у них не было детей – цемента, скрепляющего семью?

Может быть, нам стоит завести собаку. И посмотреть, не исправит ли это ситуацию. Может быть, именно об этом думал Грэм, когда сел в мою машину и спросил: «Почему мы так и не завели собаку?»

Конечно, именно об этом он и думал. Он не хуже меня понимает все наши проблемы. Жить вместе имеет смысл только при наличии общих интересов.

В машине становится холодно, я возвращаюсь в дом и сажусь на край дивана. В спальню, где спит Грэм, мне идти не хочется. Только что он во всю глотку кричал, что любит меня. Кричал так громко, что наверняка перебудил всех соседей своими воплями и ударами кулаком по металлу. Но сейчас в доме царит тишина. Тишина такая оглушительная, что едва ли даст мне заснуть.

Когда-то мы пробовали посещать психотерапевта, надеясь, что это поможет решить проблемы, возникшие из-за моей борьбы с бесплодием. Но мне терапия наскучила. И ему тоже. Мы даже сблизились на почве общего мнения о бессмысленности терапии. Психотерапевт делает только одно: пытается заставить тебя признать свои внутренние недостатки. Но это не проблема Грэма, и не моя тоже. Мы-то знаем свои недостатки. И признаем их. Мой недостаток в том, что я не могу иметь ребенка, и это приводит меня в отчаяние. Недостаток Грэма в том, что он не может ничего со мной поделать, и это приводит в отчаяние его. И не существует такого магического средства, которое дала бы нам психотерапия. Не важно, сколько мы потратим на то, чтобы решить нашу проблему, ни один терапевт в мире не сможет сделать так, чтобы я забеременела. Так что терапия – это просто утечка средств с банковского счета, и так уже достаточного дырявого.

Может быть, единственное лекарство для нас – это развод. Как странно думать о разводе с человеком, которого я люблю. Но я все равно часто об этом думаю. Думаю о том, сколько времени Грэм тратит со мной впустую. Если бы я его бросила, он бы потосковал, а потом нашел другую. Иначе и быть не может при его-то достоинствах. Он полюбил бы, смог бы завести ребенка и вернуться в тот круг жизни, из которого я его вырвала. Думая о том, что Грэм когда-нибудь станет отцом, я всегда улыбаюсь… Даже с учетом того, что матерью его ребенка буду не я.

Наверное, я не отпускаю его окончательно лишь по одной причине: я верю в чудеса. Я читала статьи, книги и посты в блогах матерей, которые годами пытались зачать ребенка, а потом, когда они уже были готовы сдаться, – вуаля! Беременна!

Вера в чудеса дает мне надежду. Достаточно надежды, чтобы держаться за Грэма, на случай если у нас когда-нибудь случится собственное чудо. Может быть, это чудо исправило бы наше положение. Наложило гипсовую повязку на наш переломанный брак.

Мне хочется возненавидеть его за то, что он поцеловал другую. Но я не могу, потому что в глубине души не виню его. Я дала ему все поводы на свете, чтобы бросить меня. У нас давно не было секса, но я знаю, что дело не в этом. Грэм бы всю жизнь прожил без секса, если бы мне понадобилось. Нет, он позволил себе отвернуться от нашего брака потому, что поставил на нас крест. Когда я училась в колледже, мне поручили написать статью о паре, которая прожила в браке шестьдесят лет. Обоим уже было за восемьдесят. Когда я пришла к ним на интервью, меня буквально потрясло согласие, царившее между ними.