– Понятия не имею.

– Всего двести тысяч лет назад, – говорит он. – Мы существуем только двести тысяч лет из четырех с половиной миллиардов лет. Это невероятно. – Он хватает мою руку, кладет ладонью себе на бедро и начинает медленно водить пальцем по тыльной стороне моей ладони. – Если бы твоя рука представляла возраст Земли и каждого вида, который когда-либо на ней жил, весь род человеческий даже не был бы виден невооруженным глазом. Вот такая мы мелочь. – Он проводит пальцами по центру моей руки и указывает на маленькую веснушку. – Все вместе взятые люди с начала времен и до сих пор со всеми их вместе взятыми проблемами и заботами оказались бы меньше вот этой веснушки. – Он похлопывает меня по руке. – Весь твой жизненный опыт уместился бы здесь, в этой крошечной веснушке. И мой. И Бейонсе.

Я смеюсь.

– Если взять существование Земли в целом, мы – ничто. Мы даже не пробыли здесь достаточно долго, чтобы заслужить право хвастаться. И все же люди верят, что они и есть центр Вселенной. Мы помешаны на самых дурацких, самых обыденных вещах. Мы придаем значение тому, что для Вселенной абсолютно ничего не значит. А ведь мы должны быть только благодарны за то, что эволюция вообще позволила нашему виду иметь какие-то проблемы. Потому что в один прекрасный день… людей не станет. История повторится, и на планете появится совершенно новый вид. Я и ты… мы всего лишь два человека из целого вида, который, если подумать, приспособлен к выживанию даже меньше, чем динозавры. Просто у нас еще не истек срок годности. – Он скользит пальцами по моим и сжимает мою руку. – И вот, учитывая все научные свидетельства, доказывающие нашу ничтожность, мне всегда было трудно верить в Бога. Более уместным был бы вопрос: «Верит ли Бог в меня?» Потому что за четыре с половиной миллиарда лет на Земле произошло достаточно, чтобы понимать: Богу насрать на меня и мои проблемы. Но недавно я пришел к выводу, что нет другого объяснения тому, что мы с тобой оказались на одной планете, в одном виде, в одном веке, в одной стране, в одном штате, в одном городе, в одном коридоре, перед одной и той же дверью по одной и той же причине в одно время. Если бы Бог не верил в меня, то мне пришлось бы поверить, что ты – просто совпадение. А мне легче понять существование высшей силы, чем поверить, что наша встреча с тобой – это совпадение.

Ни фига себе.

У меня перехватывает дыхание.

Грэм говорил мне столько приятного. Но это не просто приятная вещь. Это чистая поэзия. Он не выпендривался, пытаясь блеснуть интеллектом, я и так знаю, что он ужасно умный. Это было священнодействие. Он придал моему существованию смысл. Он изобразил меня невероятно значительной, решающе важной для него, а ведь я никогда раньше не чувствовала себя значительной, жизненно важной или решающей для другого человека. «Я обожаю тебя, Грэм Уэллс». Это все, что я могу сказать, потому что с тем, что сказал он, состязаться не могу. Даже не пытаюсь.

– Ты достаточно сильно любишь меня, чтобы выйти за меня замуж?

Я сбрасываю его руку и сажусь прямо, все еще глядя на него.

Он всерьез спросил меня об этом?

Это полная неожиданность. Он, вероятно, сам не продумал это до конца. Он все еще улыбается. Наверное, сейчас рассмеется над тем, что ляпнул такое, не подумав. У него даже нет кольца. Ясно, что это просто случайность.

– Грэм…

Он сует руку под одеяло. Когда он вытаскивает ее, на ладони лежит кольцо. Ни коробочки, ни подарочной упаковки, никаких изысков. Просто кольцо. Кольцо, которое оказалось у него в кармане в нужный момент. Все он продумал.

Я подношу руки ко рту. Они дрожат от неожиданности, я теряю дар речи и боюсь, что не смогу ответить ему вслух, потому что у меня перехватило горло. Но я почему-то шепчу: «О боже».

Грэм убирает мою левую руку ото рта и держит кольцо рядом с моим безымянным пальцем, но не пытается надеть его. Вместо этого он наклоняет голову, чтобы обратить на себя мое внимание. Когда наши глаза встречаются, он смотрит на меня со всей искренностью и надеждой в мире.

– Будь моей женой, Квинн. Чтобы мы вместе пережили все моменты пятой категории.

Я киваю еще до того, как он успевает договорить. Киваю, потому что если попытаюсь произнести да, то начну плакать. Даже не верится, что он сумел сделать этот идеальный уик-энд еще лучше.

Как только я начинаю кивать, он шумно и с облегчением вздыхает, а потом смеется. И прикусывает губу, надевая кольцо мне на палец, потому что не хочет, чтобы я видела, что у него тоже перехватило горло.

– Я не знал, какое кольцо тебе подарить, – говорит он, поднимая на меня глаза. – Но ювелир сказал, что обручальное кольцо символизирует бесконечный круг без начала, середины или конца, и я не хотел, чтобы этот бесконечный круг прерывали бриллианты. Надеюсь, тебе понравится.

Изящное, тонкое золотое кольцо без камней. Оно не говорит о том, сколько у Грэма денег. Оно говорит о том, как долго, по его мнению, продлится наша любовь. Вечность.

– Это совершенство, Грэм.

– …внематочная беременность на стенке, – говорит она. – Очень редкий случай. Вероятность такого типа внематочной беременности менее одного процента.

Грэм сжимает мою руку. Откинувшись на подушку, я хочу сейчас только одного: чтобы врач вышла из палаты и я могла снова заснуть. От лекарства меня клонит в сон так, что мне трудно воспринимать то, что она говорит. Но мне это и необязательно: я знаю, что Грэм ловит и запоминает каждое ее слово. «Две недели постельного режима», – последнее, что я слышу от нее, прежде чем закрыть глаза. Я знаю, что любитель математики у нас Грэм, а не я, но чувствую, что теперь буду одержима этой цифрой – менее одного процента. Оказывается, шансы забеременеть после стольких лет попыток были больше вероятности того, что беременность окажется внематочной и стеночной.

– В чем была причина? – спрашивает Грэм.

– Скорее всего, эндометриоз, – отвечает врач.

Она объясняет какие-то подробности, но я не слушаю. Я наклоняю голову к Грэму и открываю глаза. Он пристально смотрит на доктора, внимательно слушая ее ответ. Но я вижу, что его что-то беспокоит. Правой рукой он прикрывает рот, левой все еще сжимает мою руку.

– А мог ли… – Он смотрит на меня сверху вниз, и его глазах полны беспокойства. – Мог ли стресс вызвать выкидыш?

– При таком типе беременности выкидыш неизбежен, – говорит она. – Сохранить ее невозможно. Она прервалась, потому что внематочная беременность нежизнеспособна.

Выкидыш случился у меня девятнадцать часов назад. Только теперь я понимаю, что Грэм все эти девятнадцать часов думал, будто он каким-то образом в этом виноват. Боялся, что все случилось из-за нашей ссоры. Едва врач выходит из комнаты, я провожу большим пальцем по его руке. Не бог весть какой жест, и его было очень трудно сделать, потому что я еще сильно рассержена на Грэма, но он сразу его замечает.

– Тебе есть за что чувствовать себя виноватым, но уж никак не за мой выкидыш.