– Пишет, сучья лапа. Интересные кривульки.

– Точнее.

– Эффект Мейсена. Похоже, Кардовский со своим ирландцембыли-таки правы…

– Довольно, – сказал Панарин. – Изменение цветаводы мне не нравится… Сеня, вверх!

Вода взвихрилась, и пяток смерчиков рванулись к самолету, но«Мерлин» метнулся вверх быстрее, и синие прозрачные щупальца опали, вновь сталиспокойной водой.

– Назад, – сказал Панарин. – В прежнем ордере. Нерасслабляться, быть предельно внимательными.

– Ну кого ты учишь, бугор? Не девочки ведь. «Знаю», –подумал Панарин, и тем не менее назойливо всплывают в памяти имена тех, кто позволилсебе расслабиться, когда заворожила магия прекрасных слов «обратный путь». Всеони – под пропеллерами, и большинство из них лежат там в виде символическихурн, не содержащих и одной подлинной молекулы усопшего…

– Внимание, альмиранте, – сказал летевший слеваСенечка. – Заметил слева от меня что-то новое. Когда мы шли вглубь, этогоне было.

Панарин тоже увидел нечто поблескивающее, серебристое,льдисто-мерцающее, протяженное; угадал вопрос Сенечки, прозвучавший в наушникахдвумя секундами позже:

– Посмотрим?

А если и бонеровская «семерка» вот так – летели назад,заметили нечто новое, расслабились чуточку, свернули… Нет? Здесь, в этом месте,если верить приборам «семерки», они не сворачивали, но разве можно бытьуверенным в чем-то, находясь над Вундерландом?

– Хорошо. Пошли. Волчьей цепочкой – след в след. Большевсего это напоминало холодные и прекрасные сады Снежной Королевы, хотя никто изних там не был и сравнивать не мог. Просто – именно так сады те, существуй они,обязаны были выглядеть. Гигантское поле сверкающих серебристых кристаллов,друз, сталактитов, дикое и прекрасное разнообразие форм, радужная игра света наплоскостях и гранях, хаотический и чудесный лес, выращенный для забавыскучающим волшебником в одночасье…

– Я хочу туда, – странным, не своим голосом пробормоталСенечка. – Я туда пойду, там красиво, хорошо и спокойно…

– Вверх! – заорал Панарин. – Все вверх, прочь,прочь на пределе! Уходим!

Он тоже ощутил смутное желание отжать штурвал и лететь туда,вниз, к радужным сполохам и серебристому сверканию, где тишина и покой, мир ипорядок, где смерти нет, все довольны и веселы… но самолеты уже уносилисьпрочь, к появившимся на горизонте синим вершинам, границе Вундерланда.

– А собственно, почему мы решили, что оно враждебное? –спросил Леня. – Только потому, что оно звало нас?

– Поди ты, потом… – проворчал Панарин. Желто-зеленоеполе внизу взвихрилось вдруг, выстрелило вверх навстречу самолетам мириадыослепительно-зеленых шариков, И Панарин кожей, шкурой, всем телом и каждымнервом ощутил, как машина прорубается сквозь эту непонятную, никем до сих порне наблюдавшуюся завесу, как рассекает винтом, разрезает крыльями эти крохотныезеленые шарики, и они лопаются, взрываются, разбрызгиваются…

Зеленая пена текла по фонарю кабины. Полагаясь исключительнона чутье, Панарин повел машину вверх. Связь работала, он слышал ведомых, и онислышали его, уходили вверх по его приказу, а проклятая каша, пена чертова всене кончалась.

Кончилась наконец. Солнце ударило в глаза, и они увидели,что летят уже над нормальной землей, за рубежами Вундерланда. Панарин взглянулвправо-влево и охнул: синий дюраль плоскостей медленно расползался, тек, таял,словно брошенная на раскаленные угли полиэтиленовая пленка.

– Винту хана! – крикнул Сенечка.

Сенечкин «Мерлин» был цел и невредим, если не считать мотора– винт вместе с куском капота словно аккуратно отрезали некимсверхъестественным ножом, не оплавив и не деформировав металла. «Мерлин» пошелвниз по отлогой кривой.

– Прыгай, черт! – крикнул Панарин, заранее зная, чтоего приказ останется невыполненным.

– Шиш, адмирал! А пленки? Записи? Спланирую, ни хрена!

– У меня все нормально, – доложил Леня. –Повреждений никаких, машина подчиняется управлению. Тим, ты весь зеленымдымишь, обшивка ползет!

Панарин и сам видел – от крыльев и мотора вертикально,несмотря на предельную скорость, сопротивление воздуха, вертикально, будто дымиз труб в зимний безветренный день, струился бледно-зеленый туман, обшивкатаяла, обнажая каркас. Но высоту машина держала, и мотор работал, и фонарьдержался. Пока что.

– «Мерлин», Тим, я Центр! – громыхнул в уши голосАдамяна. – Немедленно покинуть машины!

– А ты сам когда-нибудь прыгал, генацвале? – раздалсязадорный Сенечкин тенор. – Планирую, до девятого квадрата дотяну, телегадержит, всем привет с непристойными жестами!

– Поднять вертолеты! – орал Адамян. – Тревожнаягруппа, в девятый, алярм на посадочной полосе! Тим, разрешаю покинуть машину!

Панарин молчал – некогда было. Прыгнуть нетрудно, но упавшийи взорвавшийся самолет для науки значит неизмеримо меньше, чем самолет,посаженный на полосу. Мотор начал-таки капризничать, и Панарин приложил всесилы, весь опыт, чтобы удержать в равновесии дымящий и словно бы тающий«Кончар». Кажется, в такие минуты полагается вспоминать жизнь от колыбели досегодня, грехи и успехи, заблуждения и победы. И все такое прочее, вплоть доКлементины. Но времени на глупости не было. Панарин отчаянно боролся и добилсясвоего – мотор заглох, когда до полосы оставался, в принципе, мизер. Панаринпланировал, окруженный белесо-зеленым облаком дыма, сквозь который он все жесмутно видел несущиеся навстречу машины, отчаянно завывавшие разноголосымисиренами.

Самолет коснулся полосы. Закрылки не выпускались, элеронов,кажется, уже не было, «Кончар» несся по бетонке и никак не мог остановиться. Неколеблясь, Панарин рванул рычажок, втянулись все три колеса, и самолетповолокло по бетонке на брюхе. Ощущение было такое, словно Панарин собственнойзадницей со всего размаху хряпнулся о полосу, мерзко ляскнули зубы, молниеноснаяболь пронзила позвоночник и темя, но самолет уже остановился, и все кончилось.Панарин откинул фонарь, выпрыгнул и побежал подальше от самолета.

Отбежав метров двадцать, остановился и оглянулся. «Кончар»уже накрыли колпаком, и автогенщики приваривали его к бетону. Самолета почти невидно было за клубами дыма. Панарин пожал плечами, дружески сделал ручкоймолодцам из спасательных служб и направился к Главной Диспетчерской. Динамикиорали над головой:

Добрый вечер, тетя Хая, ой-ей-ей!

Вам привет от Мордехая, ой-ей-ей!

На лавочке грузно сидел Адамян Гамлет Багратионович, а насоседней, косясь в его сторону, довольно открыто раскупоривали бутылки СенечкаБосый, Леня и Петя Стриж. Панарин сел рядом с Адамяном, потянул из карманасигареты.

– Вот так, – сказал Адамян. – Босому отрубило винтвместе с куском капота, твой самолет дымит… хотя он уже не дымит, перестал,стоит себе, а дым оседает пылью. Третий самолет не пострадал ничуть, хотя всевы находились в одной и той же каше.