Панарин пропустил вперед Клементину, огляделся. Егоперсональный столик был свободен – как и тот, за которым обычно сидели Бонер соСлавичеком. Там стояла полная рюмка – одна, потому что Славичек имел еще шансывыкарабкаться. От входа бросался в глаза портрет над столиком – правый верхнийугол перечеркнут ало-черной ленточкой. И букетик анютиных глазок возле. Бонерна портрете улыбался во весь рот – частенько случается, что перероешь всеоставшиеся после человека фотографии, да так и не найдешь хотя бы одну, где онгрустен или серьезен, бывают такие люди…

Вокруг все шло в обычном ритме и накале. Осмоловский ужевертел головой, выискивая, кому бы дать в морду. Большой Микола И Сенечка Босыйпродолжали перпетуум-диспут о том, существуют ли привидения, или все это опиумдля народа, и загвоздка была в одном – на этой стадии они обычно забывали ологике, и аргументами становились изречения из тех, какие обычно пишут назаборах. Грешная красотка Зоечка, доведя амплитуду колебаний бедер до пика,порхала с подносом по залу, а у бассейна четверо из второй эскадрильи резалисьв покер на сегодняшнюю ночку с ней. Коля Крымов героически боролся с желаниемсползти под стол, штурман Чекрыгин прижал в углу лаборантку, в другомзанимались более интеллектуальной забавой – трое распевали под баян на мотивтанго «Маленька Манон» отрывки из последней речи Президента Всей Науки. Гремеламузыка, цветные блики мельтешили по лицам и стенам, страдальчески прихлебывалборжом предместкома Тютюнин, скучный человек с восьмилеткой и двумя курсамиветеринарного техникума.

– Вы, главное, смотрите, Клементина, – говорилПанарин. – Сидите и смотрите на них, потому что завтра кого-то из нихможете уже не увидеть… Смотрите. Потому что они – это и синтетик ваших, пардон,колготок, и начинка ваших часиков, и многое, многое другое, чего никогда небыло бы, не порхай они над Вундерландом. Они сделают кого-то академиком,помогут двинуть вперед какую-нибудь там эвристику или просто помогут зачеркнутьпарочку строк в списке загадок природы. Но это завтра, а пока – пляшет сердцепоза ребрами гопака…

Клементина спросила:

– А вам никогда не приходило в голову, Альбатрос, чтокогда-нибудь ничего подобного не будет?

– Господи, ну конечно! – захохотал Панарин. –Будет благолепие, бары с коктейлями из мороженого и соков, все наизусть знаютСенеку, и никаких шлюх, никаких вытрезвителей. Ей-Богу, я ничего не имею противтакого будущего, чистенького н абстинентного. Но пока есть только они, –он широким пьяноватым жестом обвел зал. – И никак вы нас не переделаете,судари мои! Пробовали-с – и Босого лечить от алкоголизма в лучших клиниках«материка», и Крымова трипперологи пользовали, но – «тщетны были бы всеусилья»… И все такое прочее. Но где, милая моя Клементина, лапочка, вы найдететрезвенника высокоморального, который заменит нас? Может быть, этот хомотрезвус высокоморалис будет работать гораздо хуже старины Никитича, а? Так кчему рисковать и экспериментировать с абстинентами, если мы и так пашем, какчерти? Мы здесь все фанатики и ломовые лошади науки, так что извольте, чертпобери, закрывать глаза на наши слабости. Не хотите пить с нами и спать с нами?Никто не неволит. Только не воротите от нас нос…

– Ого! – сказала Клементина, щурясь. – Это что,манифест? Программа?

– Вот именно, – сказал Панарин. – Именно, чтокасается…

Он замолчал – прямиком к их столику шагал Леня Шамбор, и налбу у него краснела полоса, след от шлема.

– Садись, – сказал Панарин. – Слышал уже?

– Ну да. – Леня обеими руками пригладил волосы. –Налей. Ну, пусть его в Валгалле зачислят в авиаторы…

– А если там нет самолетов? – тихо и серьезно спросилаКлементина.

– Не в том дело, – Леня осушил второй стакан, –Валгалла, Гефсиман, Елисейские поля – лажа все это. Для нас должно существоватькакое-то особое место, киса. Не рай, потому что мы не годимся в ангелы. Не ад,потому что мы не заслужили все же котлов со смолой. Просто место, где мы будемзаниматься тем же делом, но там не будет катастроф, тупоумных начальников,дикого пьянства, извечной нашей расхлябанности и похмельных смертей на заре. Ноэто будет именно потусторонний мир, потому что на земле нам такого никто непреподнесет на блюдечке, а сами мы мир уже не перевернем, нас, увы, онустраивает именно таким…

Он отставил стакан и в который уж раз пригладил волосы.

– Чего ты лохматишься? – Панарин наклонился кнему. – И что-то на философию тебя потянуло, что с тобой редко бывает… Чтослучилось?

– «Попрыгунчики» накрыли на восемнадцатой трассе –проверенной, излетанной, тривиальной. Едва ушли. Значит, все к черту, всесначала…

– В Господа Бога мать… – зло выдохнул Панарин.

– Это бывает, – громко говорил Клементине Леня. –Очень даже запросто, киса моя с великолепными коленками. Привыкли, облетали,успокоились, и тут как е… э-э, треснет! И предстоит начинать все сначала. Тим,ты слышал, что к нам перебрасывают истребители? Будем теперь мотаться туда подвооруженной защитой…

– Не нравится мне это.

– А почему? «Фронт науки», «на переднем крае исследований»,«битва за полипропилен» – зря, что ли, так талдычат? Вот тебе и логическоезавершение – истребители над Вундерландом.

– Не нравится мне все это.

– И тем не менее, все это логично, Тим. Мы же все носимформу, у нас же пистолеты, чтобы было чем пробиваться назад, если потеряешьмашину над Вундерландом. Правда, еще никто из потерявших машину не вернулсяпеш, не вернулся вообще, но ведь таскаем шпалеры? Когда это наши предки ходилина медведя без рогатины? – он взмыл со стула, здоровенный, загорелый иобаятельный, любимец молодых поварих и ученых дам средних лет. – А ля герком а ля гер! Лаже Президенту недавно вручили золотой шпалер с бриллиантовымликом Кеплера…

Шабаш разгорался. Осмоловский был счастлив – он прижал кстене предместкома Тютюнина и бил его по шее. Кто-то уже колотил кулаками постолу, доказывая (как каждый вечер на протяжении последних пяти лет), чтозавтра обязательно смотается навсегда на «материк», кто-то бросил Зоечке зашиворот льдинку из коктейля, кто-то кричал из-под стола совой, визжалилаборантки, все было как встарь, как всегда…

– Кончаем, – сказал Панарин. – Пора.

Леня кивнул, кошкой метнулся к установке, и музыказамолчала. Панарин, смахивая ногами бокалы, взобрался на стол, достал пистолети стал стрелять в потолок. Леня тащил к нему микрофон на длинном шнуре,кутерьма помаленьку стихала.

– Хватит! – заорал Панарин в микрофон так, словнонадеялся докричаться до Марса. – Вы что, забыли? Тризна! Несколько секундстояла тишина. Потом завопили:

– Тризна! Тризна!

Люди хлынули на улицу, толкаясь, застревая в дверях.Зазвенело стекло – кто-то высадил креслом окно, и в него стали выпрыгивать.Панарин слез со стола, ухватил Клементину за руку и поволок к двери. Клементинаотчаянно отбивалась.