Она как-то замялась:

– Да сниму я, успею… Куда торопиться?

Серафима встала с дивана и принялась разливать чай. Я смотрела на нее, но она упорно не хотела встречаться со мной взглядом.

– А может, деньги ушли на что-то другое?

– Ты о чем?

– А ты не догадываешься?

– Нет.

– Ладно. Кстати, ты не в курсе, что случилось с новым магазином твоего бывшего мужа? Весь город об этом говорит.

– Нет, я ничего не слышала. Тебе бокал или чашку?

– Все равно. Давай чашку. Я думала, ты в курсе. Пару дней назад кто-то полил его магазин фекалиями.

– Как?!

– Подогнал ночью машину-ассенизатор, разбил окно, просунул туда шланг и все, так сказать, оросил… Об этом даже в газете писали.

– Я газет не читаю. Бери сахар, варенье… Пей, а то остынет… У меня так холодно, с утра встала – на градуснике всего плюс пятнадцать, представляешь? Пошла к Ермолаевичу – это наш слесарь-сантехник. Говорю: «Что же ты делаешь? На улице еще ноль, в помещении холод собачий, а вы задвижку закрыли?» А он мне: «Я задвижку не трогал. В подвале вентиль какой-то «полетел», надо менять, а у меня нового вентиля нет…»

– Серафима! Ты что, не слышишь, о чем я тебе только что рассказала? Или тебе неинтересно, кто и как нагадил твоему бывшему?

Она, не глядя на меня, пожала плечами:

– Нет, он мне безразличен.

– Извини, но в это я не верю. Женщина, пережившая такой удар – по сути, двойное предательство, – и чтобы такое равнодушие?

– Какое – такое?

– Напускное. Ты хоть передо мной-то не рисуйся. Ты же там была и удирала от меня дворами…

– Да не была я там!

Я повернула голову к двери и увидела на вешалке синее демисезонное пальто. Серафима перехватила мой взгляд, но промолчала, продолжая накрывать на стол.

– Серафима, ты мне не веришь или боишься меня? Почему не признаешься, что это сделала ты?

Она посмотрела на меня как на законченную дурочку. Сузив глаза, горько усмехнулась. В сердцах бросила на стол кухонное полотенце.

– Я с некоторых пор никому не верю! Знаешь, как мне следователь говорил: «Ты признайся во всех своих делишках, а мы тебе за это срок сократим! Суд учтет твое раскаяние и чистосердечное признание». Я, дура, и купилась на это. А мне еще двадцать нарушений припаяли! И взятки должностным лицам, и укрывательство от налогов! А как мне было эти взятки не давать? У меня в Доме быта ремонт надо было делать, штукатурка уже от стен отваливалась, а в туалете старые унитазы на части разваливались, полы все стерлись, до самой стяжки. Разве мы на свои средства такой объем работ потянули бы?! Да никогда! Я пошла в администрацию, сунула там кое-кому коробочку конфет, а в ней – конвертик… Нам за счет бюджета и ремонт сделали, и сантехнику всю поменяли. Так я же не в своей квартире этот ремонт сделала, не лично для себя стараюсь! У меня двадцать человек работали! А клиенты, которые к нам приходили – в парикмахерские, в мастерские, в фотоателье… Нет, все, я никому больше не верю и никогда ни в чем не признаюсь, хоть режьте меня! И тебе, и другим скажу: к магазину Аникеева… или как там его сейчас? Дьяченко… я отношения не имею, кто там его полил и чем – ничего не знаю!

Я ее прекрасно понимала: пройдя через то, что вынесла она на своей шкуре, – не то что другим, себе верить перестанешь.

– Хорошо, пусть будет так. В конце концов, это твое личное дело – на что потратить деньги. Просто мне хотелось, чтобы ты перебралась жить в нормальные условия.

Серафима только рукой махнула:

– Поживу еще какое-то время здесь. В тюрьме я еще и не в таких условиях обитала! В камере восемь женщин было. На всех – один алюминиевый таз. Стирали по очереди. А унитаз – здесь же, за невысокой перегородкой… И раковина рядом. Одна зубы чистит, другая, извиняюсь, тяжелую нужду справляет… – Она потянулась к пачке сигарет. – Пристрастилась вот, никак отучиться не могу. Слово себе давала: выйду на волю – брошу. Да куда там! И чай крепкий научилась пить. До заключения я всегда только хорошие дорогие сорта чая покупала, а там научилась из помоев такую гадость заваривать! Теперь покупаю более-менее приличный, ничего, пить можно…

– Серафима, мне нужна твоя помощь. Завтра, часов в одиннадцать, нам с тобой надо съездить к городской больнице. Сможешь?

– Тебе помочь я всегда готова. Встану пораньше, уберусь и поедем. А что делать-то надо?

– Я собираюсь пошантажировать одну особу, которая «нарисовала» некоему человеку липовые анализы. Ты, сидя в машине, включишь записывающее устройство, я тебе покажу, как. Запишешь наш разговор – и ты свободна.

Серафима усмехнулась:

– С этой мы тоже будем деньги тянуть?

– Ее деньги нам не нужны, да у нее их и нет, скорее всего. Наша задача – сделать так, чтобы эта штучка побежала к жене Дьяченко просить денег. Та их вряд ли ей даст… А что будет дальше – посмотрим.

– Слушай, здорово это у тебя получается!

– Ты имеешь в виду шантаж?

– Угу.

– Предупреждаю: статья серьезная! Срок – тоже.

– Полин, а как же ты не боишься?

– Я – юрист, я знаю законы. Это незнание законов не освобождает от ответственности, а знание – наоборот.

– Я поняла. Просто ты не подставляешься. Молодец, с умом работаешь!

Я встала, пора было уходить.

– Значит, договорились. Завтра в одиннадцать я заеду за тобой. Будь готова.

* * *

На другой день, проезжая мимо магазинчика «Каменный цветок» в десять утра, я увидела следующую картину: все крыльцо магазина и пространство вокруг него было завалено мусором. Дьяченко нервно расхаживал взад-вперед у входа с сигаретой в зубах. Вася с Люсей собирали весь этот мусор с крыльца в пакеты и вываливали их в баки, стоявшие неподалеку. Куча отбросов была довольно-таки внушительной, и Васе с Люсей предстояло повкалывать здесь всерьез. Дьяченко поторапливал их, они с ним переругивались, он матерился и отходил в сторону. Прохожие на миг останавливались, с любопытством созерцая эту странную картину, потом, посмеиваясь, шли дальше.

В половине двенадцатого мы с Серафимой подъехали к городской больнице и поставили машину под окнами лаборатории. Я показала ей, как включать записывающее устройство, после чего вышла из машины.

– Серафима, помни, как только услышишь условный сигнал – мои слова: «Здравствуйте, Тамара!» – сразу включай.

– Хорошо, я все запомнила. Давай, удачи тебе! Буду за тебя кулаки держать.

Я направилась к дверям больницы. Я была в гриме – черный парик с длинными волосами, карие линзы, избыток косметики, все это изменило меня до неузнаваемости. В кожаной куртке с воротником-стойкой, закрывавшим мой подбородок.