Про их любовь с Томкой — тоже. Вадиму даже интересно стало: а вообще-то отец хоть слово скажет про его гнусное увольнение?

Сказал. Уже на вокзале. Правда, пришли сильно заранее, времени для разговора оставалось достаточно.

— Сынок, я все понимаю, но на диване ты больше лежать не будешь.

— Томка сдала? — улыбнулся Вадька. Второй раз за встречу.

— Я и без нее понял.

— Это каким же образом? — серьезно спросил сын. — Что ты лучший отец в мире, я знал всегда. Но что экстрасенс…

— Когда твоя мама от меня ушла, я лег на диван. Ты — мой сын. Не надо быть экстрасенсом.

— И долго ты пролежал? — тихо спросил Вадим, судорожно вспоминая, что он сам в это время делал и почему, несмотря ни на что, не примчался к отцу — знал же о мамином уходе.

— Два часа, — признался Чистов-старший. — Она пошла к своей машине, а я — к своей. Потом понял, что не могу, и вернулся.

— А потом?

— А потом подумал о вас. И пошел на работу.

— Я понял, пап, — отозвался Вадька.

— Ты всегда все понимал с ходу, — похвалил отец.

Потом они попили кофе в привокзальной кафешке. И не только кофе: сынок вырос.

— Я не знаю, как сложится, — подытожил Владимир Сергеевич. — Думаю, стоит еще побороться. Но даже если с флотом не выйдет, ты больше на диван не ляжешь.

— Не лягу, — пообещал Вадим.

— Я хочу выпить за тебя. — Отец поднял стопку и аккуратно коснулся ею поднятой стопки сына. — На флоте или нет, мужчина Вадим Чистов состоится в любом случае. И в любом случае будет опорой для своих детей. Вот за это я пью.

Они еще раз чокнулись и выпили.

Уже когда вагон медленно тронулся, а младший Чистов шел вровень с еще открытой дверью тамбура, в котором стоял отец, Вадик вдруг крикнул ему:

— Папа, прости, что я тогда не приехал!

Чистов, конечно, понял — когда.

— Детям вернешь, — усмехнулся он, помахал сыну рукой и повернулся к внутренней вагонной двери.

Постепенно Ли Джу заразила Чистова энтузиазмом по отношению к проекту экологической деревни.

А может, никто его и не заражал. Просто настроение такое появилось, захотелось, чтобы работа была не связана с городом, чтобы природа вокруг была не на редких выездах за город, а ежедневно и постоянно.

И еще одна мысль — не слишком разумная — возникла: Фунтику носиться по зеленой травке будет уж точно приятнее, чем по дубовому дорогущему паркету.

Хорошо, что Катя не в курсе — а то усомнилась бы в его умственных способностях и настойчиво порекомендовала бы вообще избавиться от собаки.

На этом месте своих неторопливых размышлений Владимир Сергеевич испытал аж два сильных чувства сразу. Первое — мгновенная острая грусть от того, что нынешней Кате Воскобойниковой не до его идей и переживаний, второе — противоположное, то есть мгновенная острая радость: пребыванию Слюнявого Дурня в квартире Чистовых сегодня ничто не угрожает, поскольку Владимир уже слабо представлял себе жизнь без общения с этим зубастым перфекционистом.

Сначала решили заняться синицей в небе — подготовить почву под собственный мелкомасштабный импорт, ведь «Птица счастья» оставалась на данный момент единственной кормилицей Чистова и Фирсовой.

Катя уже дважды или трижды в разной форме пыталась предложить бывшему мужу финансовые средства, но Чистов и думать не хотел жить на деньги бывшей жены. А раз так — требовалось гарантировать наличие собственных. И чем больше, тем лучше.

Вот почему все эти мысли крутились в голове Владимира Сергеевича, когда их самолет готовился к посадке в Гонконге.

А до того были шесть часов полета до Пекина и довольно неприятная пересадка. Три часа они ждали стыковку с гонконгским рейсом, причем два с половиной из них — в полуконфликтном общении с пограничным чиновником. К Чистову у китайцев претензий не было, и ему сразу разрешили проследовать в транзитный сектор. С Ли Джу дело обстояло иначе. Ее без объяснений попросили подождать у стойки, забрав и унеся с собой все документы. Встревоженный Владимир Сергеевич, разумеется, остался рядом, несмотря на попытки китайцев его удалить.

— Чем они недовольны? — спросил он Марину, чье лицо все это время оставалось красивой, непроницаемой для чувств маской.

— Пока не знаю, — ответила она.

Потом китайцы вернулись еще с каким-то местным начальником, тоже в форме. Тот заговорил с Мариной, как показалось Чистову, громко и раздраженно. Марина односложно отвечала, не выказывая никаких эмоций. Так продолжалось довольно долго — Чистов уже подумывал звонить в консульство или отцу Ли Джу, как вдруг китайцы расслабились и выпустили Марину из своих лап.

На посадку буквально бежали: Чистов с обоими чемоданами, а Марина — держа в руках туфли на высоченных каблуках — босиком получалось гораздо быстрее.

Но — успели. И еще через три с небольшим часа полета их лайнер разворачивался над морем. Еще немного — высота была уже никакая, — и они спустятся на землю Гонконга.

А вот земли-то как раз видно и не было. Самолет явно садился, небольшие серо-зеленые волны с белыми пенными гребешками отлично просматривались под крыльями. Вот и джонка совсем рядом промелькнула, ярко раскрашенная, с характерно приподнятым носом.

Черт, где же земля?

— Не волнуйтесь, — прошептала Марина, легонько дотронувшись до чистовского плеча. — Здесь полоса как мост. Идет на сваях, прямо над морем.

Словно в подтверждение ее слов, шасси коснулись бетона, «Боинг» вздрогнул и, включив реверс мощных двигателей, начал стремительно сбрасывать скорость.

Далее было как везде: очередь к стойкам, неторопливые погранцы, загрузка в большой трансферный автобус — русских на сувенирную выставку приехало довольно много. После — не слишком долгая поездка теперь уже по твердой земле.

Чистов с интересом смотрел в окно, но ничего такого потрясающего пока не видел. Разве что дома очень высокие — сказывалась отчаянная нехватка территории. А вот когда въехали в город, стало гораздо интереснее.

Наверное, вообще не бывает некрасивых городов, если они раскинулись по берегам широкого и очень глубокого залива: по нему, среди мошек городских паромов, буксиров и катеров, величественно проплывали океанские суда. Небоскребы по высоте здесь были, возможно, не рекордные. Зато невысоких домов, похоже, не было вовсе.

Гостиница с виду была обычной, однако когда Чистов вошел в номер и распахнул тяжелую темно-коричневую портьеру, ему уже так не казалось. Панорамные окна позволяли рассмотреть и высоченное, из сплошного стекла, здание выставочного центра, и залив со снующими по нему разнокалиберными судами.

Зашедшая спросить о планах на вечер Ли Джу так и осталась стоять у окна, не в силах отвлечься от открывшейся картины.