– У вас потрясающий вкус на истинные шедевры, – с придыханием вымолвил он, снова кланяясь. – Паника поднялась, ужас! Во всех залах пропажу искали, даже к нам приходили.

– А толку? – усмехнулась Сохмет. – Когда они дворец перекрыли, картина уже далеко была.

– Да-да, – заторопился кот. – Газеты, телевидение, радио – вы весь мир на уши поставили! Кто бы еще так смог? А где он ее схоронил, не подскажете?

– Он? – Сохмет хмыкнула. – Да он от страха чуть руки на себя не наложил! Месяц картину, вчетверо сложенную, на себе под майкой держал, не знал, что с ней делать. Моя шутка для него в пытку вылилась. Слабак! Несколько раз сдаться порывался. Нет истинных героев среди тутошних людей, зря землю топчут. Пришлось надоумить, чтоб закопал. Похоронил, так сказать. Сгнила уж давно, думаю. С того дня больше я им не интересовалась. Другие дела появились, масштабнее.

– Разве ее не нашли? – невпопад удивилась Сара. – Она во французском зале висит.

– Подделка, – легко отмахнулась Мут-Сохмет. – Надо же как-то людям свое бессилие прикрывать. Во дворце вообще половина – подделки. Только я да директор про это знаем.

– Ах ты, подлюка лживая! – Пётр больше не мог сдерживаться и вышел из-за колонны. – Что ж ты брешешь, не стесняешься? Какая подделка? Через пять лет нашлась, а потом еще пять лет реставрировали, по ниточкам после твоего бесчинства собирали!

Тишина, воцарившаяся в зале, была не просто гробовой – потусторонней. Головы всех присутствующих развернулись в сторону лестницы, закаменевшая от удивленного ужаса Мут-Сохмет зияла открытым ртом.

– Давай, расскажи всем, как ты перед котрифеем выслужиться хотела, чтоб он тебя из этого угла вытащил и в центр зала поместил. Ну? К кому вора направила? К коммунистам в приемную: дескать, примите шедевр, только вам могу доверить. Прошлое вспомнила? Шашни свои с революционерами-бомбистами? Дурища необразованная. Они в семнадцатом после своего мятежа чуть весь Эрмитаж не распродали, чудо помогло.

Пётр расходился все пуще и пуще. Зеленые глаза метали злые искры, шерсть на загривке вздыбилась верблюжьим горбом, смертоносные когти стучали по каменному полу громко и грозно. Он величаво ступал по залу в ореоле непереносимо яркого свечения, будто само солнце преднамеренно явилось в столь неурочный час.

– Узнаешь меня? – подошел вплотную к Сохмет.

– Ра, мой повелитель… – губы Сохмет не слушались, она едва могла заставить их шевелиться. Анх, зажатый в ее руке, трясся, будто подключенный к неисправной электрической розетке. Кобра мгновенно и бесшумно втянулась в космы парика, словно никогда и не вылезала наружу. Каменные колени истуканши колотились друг о друга, выбивая неровную тревожную дробь.

– Ишь, разошлась! – Пётр так сверкнул глазами, что все зажмурились от полыхнувшей зеленой молнии. – Шайку вокруг себя собрала. Уши развесили. А ну все по местам! Спать! Я тут хозяин!

Через секунду в зале был просто идеальный порядок: фигурки на своих местах, все чинно-благородно – образцовое состояние коллекции!

Лишь два до смерти перепуганных существа – Скифский кот и бездомная Сара, которым по определению не могло найтись места в Египетском собрании, пытались незаметно отползти в тень, изо всех сил вжимаясь в пол, стараясь слиться с ним до полной невидимости.

– Стоять! – прижала красная мощная лапа спину Скифа. – Вы, двое, за мной. С предателями разговор особый. Шаг влево, шаг вправо – испепелю!

Пётр еще раз оглядел замерший спящий зал, долбанул по анху, прекращая его дрожь, убедился, что Сохмет спит, и медленно пошел к выходу. Скиф и Сара униженно трусили за ним, не поднимая голов, едва перебирая лапами от ужаса.

Проходя мимо подставки, на которой свернулась Баст, кот остановился, легонько колыхнул кошку лапой, дождался, пока та открыла глаза.

– А тебе спать не полагается. Готовься. Тебе положено Сохметку заместить. Не забыла, как?

Бастет длинно и влажно взглянула на кота, кивнула, сверкнув скарабеем.

– Красавица! – муркнул Пётр. – Я красивых таких не видел…

Едва живая от волнения, Шона ждала котриатора наверху.

– Все получилось?

– А то, – крутанул усами Красный кот. – До завтрашнего вечера будет дрыхнуть, время есть. А этих, – он кивнул на Скифа и Сару, – забери. Предатели! В пыточную их!

– Ваше котриаторское величество, – попробовала возразить Шона, – может быть…

– Не может. – Пётр был категоричен. – На дыбу! Они нас всех с потрохами сдали. Не жалеть! Чтоб другим в острастку было. Пойду по дворцу прогуляюсь. Заслужил, как думаешь?

– Только за временем следите, рассветет вот-вот.

– Не учи ученого! – покровительственно качнул головой Пётр и по-хозяйски пошел по дорожке, лениво помахивая пышным красным хвостом.

После ухода Снотры в Большом Кошачьем подвале какое-то время было очень тихо. Большинство дворовых до сих пор не очень понимали, кто такие кэльфы, как им удается быть одновременно и котами и людьми, откуда они столько всего знают и умеют, как наловчились всех вокруг подчинять своей воле. Впрочем, поскольку эти вопросы в свое время задавал себе всякий дворовый и никто по сей день не получил ни одного внятного ответа, вопросы сами по себе исчезли. Осталась данность: кэльфы просто волшебники. В этом и разгадка.

Потому особенно тревожным выглядело сообщение Снотры о пропаже котенка и пробуждении Сохмет. Честно сказать, информацию о Сохмет пропустили мимо ушей: ее никто из дворовых не боялся – каменная дура, чем она может угрожать такому вольному и самодостаточному животному, как кот? Атланты куда круче – и выше, и сильней, но хоть раз кто из них кота тронул? А вот пропажа Мимира, которого, как все дворовые знали, кэльфы обожали и оберегали пуще зеницы ока, и все же, получается, уберечь не смогли, взволновала очень.

Мимира знали все. Обычный шалун. Хулиган. Как и все котята. Однако поскольку в последнее время он был единственным малышом во дворце, даже дворовые относились к нему по-особенному: пытались приласкать при встрече, подсовывали вкусняшки, играли, забавлялись. Каждый из дворовых признавал в нем своего малютку, и Мимир, надо сказать, этому не противился.

То, что его держат в клетке, запертой в какой-то непонятной, как объявила Снотра, железной кандейке, расстроило сообщество до слез: маленький, несчастный, голодный!

К тому же практически все могли сообразить, ЗАЧЕМ котов сажают в клетки: почти каждый прошел через это унижение и боль. Известие о том, что вместе с Мимиром заперты еще и свои, дворовые, тоже печалило.

– А кого поймали? – нарушила тишину чернявая Гюльчатай. – Давайте сосчитаемся.

После долгой и мучительной переписи населения кое-как выяснили, что: 1) недостает двух молодых кошек – Марфы и Лилит, подброшенных к Старому Эрмитажу на исходе лета в одном туго завязанном мешке; 2) вторые сутки не видно нелюдимого юного кошака Проньку, отбитого котофанкой Галей у мальчишек на Дворцовой, где он, перепуганный до смерти, носился вокруг Александровской колонны, гремя аж тремя консервными банками, проволокой прикрученными к хвосту; и 3) – самое невероятное – отсутствовал Техас.