Анриетта сжала его руку и сплела свои пальцы с его пальцами. На щеках молодой женщины все еще блестели следы слез, но она смотрела с вызовом.

– Я вижу, что, несмотря ни на что, вы не верите нам. – Свободной рукой она достала из кармана ключ. – Амелия, прошу вас… В моем кабинете наверху. Левый ящик секретера… Там лежат копии всех донесений, которые мы отправляли.

– Я пойду с вами, – быстро проговорил Арман.

Вдвоем они поднялись по лестнице, вошли в комнату Анриетты, и Амелия отперла ящик секретера. Внутри обнаружилась связка бумаг, символически обвитая синей лентой.

– Вы ей верите? – неожиданно спросил Арман. Спросил, по правде говоря, просто так, чтобы услышать ее голос.

– Не знаю, – призналась Амелия. – Если они не предатели, то кто же тогда?

И они понесли связку вниз.

Оливье сел за стол и принялся читать про себя послания, которые он передавал Терезе, а та – Амелии. Арман, стоя за стулом последней, читал поверх ее плеча. Что же до Евы, то она попросила разрешения вернуться на кухню и заняться фазаном.

– Если я буду вам нужна, сударыня, зовите меня, – сказала она Амелии и исчезла.

Судя по копиям, послания отправлялись Сибулетту довольно аккуратно, два раза в неделю. Все они содержали в себе дату отправки и были подписаны псевдонимом «Сознательный гражданин». С некоторым смущением Амелия убедилась, что ее имя в донесениях попадалось чаще остальных. Похоже, ее персона не на шутку интересовала Сибулетта, – вероятно, потому, что она прибыла из-за границы. Арман, заметив это, метнул на Себастьена уничижающий взгляд.

Дочитав последнее донесение, Тереза отдала его Амелии.

– Здесь не хватает одного доноса, – сказала она холодно. – Того, из-за которого меня задержали с письмами Ларошжаклена. Где оно?

– Госпожа маркиза! – воскликнул Себастьен. – Клянусь вам!

– Я готова поклясться здоровьем всех своих близких, – твердо проговорила Анриетта, – что мы непричастны к вашему задержанию. Но теперь, когда нам известно о втором шпионе, я уверена, что именно он отправил донос, после которого вы были арестованы.

– Допустим, – согласилась Тереза, поразмыслив. – Хотя ничто не мешало вам изменить почерк и отправить еще пару доносов от имени мифического друга свободы. Кто предал один раз, тому нельзя доверять!

– Мы не предатели! – крикнула Анриетта, топнув ногой. Она явно теряла самообладание. – Не смейте называть нас так!

– Послушайте, Анриетта, – вмешался Арман. – Я понимаю, что вашего мужа заставили шпионить и так далее, но, черт возьми, почему вы ничего не сказали нам?

– А вы не понимаете? – воскликнул Себастьен. – То, что знают один или два человека, еще может остаться в тайне; но чем больше людей посвящено в дело, тем больше вероятность, что кто-то проговорится. Не обязательно нарочно, достаточно нечаянно. А для меня и моей жены это означало бы смерть, поймите!

– Вы сомневались в нас? – спросил Арман. – Скажите откровенно: вы в нас сомневались?

– Если и так, вас тоже нельзя назвать образцом доверия! – Анриетта перешла в атаку. – Ведь вы только что готовы были поверить, что мой муж – предатель! – Она прижала кулаки к вискам. – Господи, если бы эту картину увидели синие, они бы животы надорвали от хохота!

– Это просто смешно, – устало проговорил Себастьен. – Посмотрите на мои письма и на донос этого друга свободы. Вы видели, на какой бумаге он писал? Видели, сколько он делал ошибок? Как он формулировал свои мысли, боже мой, – и какие мысли! И что, вы всерьез поверили, что это я? Да и вообще, зачем мне губить госпожу маркизу и вас, Оливье? Какой в этом смысл?

Его слова подействовали, хоть и не сразу. Присутствующие настороженно переглядывались. Оливье был бледен, Тереза не поднимала глаз. Первой решилась, как всегда, Амелия.

– Хорошо, – сказала она, подошла к Анриетте и сжала ей руку. – Я вам верю. Это были не вы.

И когда Арман увидел, как изменилось лицо Анриетты, как она заплакала – от радости, от облегчения, что хоть кто-то верит ей, – он отбросил последние сомнения.

– Думаю, это были не вы, – сказал он. – Впрочем, мы с Оливье с самого начала подумали на одного из ваших слуг.

Тереза подняла голову.

– На кого?

– На Реми Беллона, вашего кучера. Все остальные слуги пишут без ошибок, только Реми никогда не питал склонности к грамоте. Да и этот жуткий почерк очень похож на его.

Глаза Терезы сверкнули.

– Ах, мерзавец! – прошептала она. – Ведь Реми… ведь он имел наглость когда-то предложить мне… я подумала, что он шутит! Вот как он решил мне отомстить!

«Значит, кучер», – подумала Амелия. Когда-то он предложил красивой маркизе навестить его на конюшне, может быть, даже намекнул на ее связь с Оливье… а когда она не ответила взаимностью, решил…

Что же он мог решить, боже мой?

– Откуда он знал? – внезапно спросила Амелия.

– Что? – Арман удивленно обернулся к ней.

– Откуда он мог знать? Об англичанах, о Дюнкерке, о наших планах… Откуда ему могло это быть известно? Он же целые дни проводит при лошадях. Кроме них, его больше ничто не интересует.

Арман и Оливье озадаченно переглянулись.

– Это все слуги, – холодно уронила Тереза. – Кто-то из наших слуг проболтался, вот этот мерзавец и решил… послать донос куда следует.

– Но хуже всего, что кучер до сих пор с вами в Дюнкерке, – добавил Оливье. – И мы не знаем, что еще он сумел узнать.

Анриетта побледнела. Себастьен встревоженно поглядел на нее.

– Дорогая, как ты себя чувствуешь? Все эти треволнения… они могут повредить…

– Со мной все хорошо, – проговорила Анриетта, вымученно улыбнувшись. – Вы все думаете, что я слабая, а я гораздо сильнее, чем вам кажется.

В следующее мгновение до слуха всех, кто находился в комнате, донесся громкий стук в дверь.

Это был нетерпеливый, требовательный и, можно даже сказать, властный стук. Услышав его, даже Арман изменился в лице, а Тереза затрепетала, несмотря на присущее ей дерзкое хладнокровие.

Что же до Анриетты, то она тихо ахнула и упала в обморок.

Генерал обмакнул перо в чернильницу и уже собрался поставить свою подпись, как перо хрустнуло в его пальцах и разломилось на две части, прорвав бумагу. Чертыхнувшись, генерал взял другое перо, но едва он занес его над бумагой, как жирная капля скатилась с кончика пера и упала на документ.

Генерал вздохнул и стал ругаться. Когда он закончил, даже солнце в небесах покраснело. Впрочем, люди более реалистичного склада приписали бы это тому, что день катился к вечеру, и море за окном мало-помалу превращалось в расплавленное золото.