– Жаль, не знал, а то бы зашел. Вообще-то я даже благодарен Нине Сергеевне. Если бы она не устроила весь этот сыр-бор с отправкой меня к деду, то наверняка ничего путного бы не вышло. Спился бы или сел по «хулиганке». А дед меня в ежовых рукавицах держал. Шаг вправо, шаг влево – расстрел. Мощный старик был, – Колька рассмеялся.

– Ты поэтому мне ни разу не позвонил? Неужели совсем не было возможности хоть как-то со мной связаться? – Вике действительно хотелось узнать, почему же он так и не объявился тогда. Вроде любил, а исчез…

– Знаешь, Викусь… – Колька помолчал, глядя на нее, и в глазах у него появилась печаль. – Я тогда так зол был на твою мать, на деда. Мне казалось, что это трагедия, разрушили весь мой мир, разлучили нас. А потом мне Мишка Седов написал, что ты везде с Сережкой этим из десятого… Письмо, которое я тебе написал, вся школа читает. Ну, я тогда жутко разозлился на тебя, последними словами поливал, ты уж прости. Решил плюнуть и забыть. А я парень упертый, ты же знаешь. Если решил – то все. Сейчас-то, конечно, смешно, а тогда переживал ужасно, – Колька засмеялся, и лицо у него опять стало беспечным, как у мальчишки.

Его окликнули. Вика посмотрела, жена махала ему рукой. Люди, сидящие у входа, собирали свои вещи и направлялись к выходу.

– Ну ладно, Викусь, побегу, пора. В следующий раз буду в Москве, обязательно позвоню, – он кивнул Алику и отошел, а потом обернулся к Вике: – Знаешь, как дочку мою зовут? Отгадай с трех раз.

Вика, улыбаясь, пожала плечами.

– Викой ее зовут! Тезка твоя, – он засмеялся и помахал рукой. – Позвоню!

Вика тоже махнула ему, и Колька исчез во вращающейся двери.

Она посмотрела на Алика. Вид у него был равнодушно-спокойный, но, зная его, Вика поняла, что это не к добру.

– Колька Макаров, сын профессора и внук генерала. Двоечник и хулиган. Страшный сон моей мамы. У нас с ним детский роман был в девятом классе, – быстро заговорила Вика. – С тех пор не виделись. Директриса называла его «паршивой овцой», и он оказывал на меня плохое влияние.

– Ну, это вряд ли, – равнодушно произнес Алик.

– Что вряд ли? – не поняла Вика.

– Вряд ли кто-то может оказывать на тебя плохое влияние. Ты сама кого хочешь запутаешь своим бесконечным враньем. Ну, вот что ты сейчас врала? Коллега, серия очерков, командировка… Зачем? Полная бессмыслица… Просто дурная привычка.

– А ты хотел, чтобы я постороннему человеку, который меня с детства не видел, сообщила, что я с любовником здесь? – разозлилась Вика.

– Можно просто сказать «нет» или, наоборот, кивнуть, мол, да – муж. Нет, надо обязательно запутать, придумать! Сложно с тобой, Викусь. Никогда не знаешь, когда ты говоришь правду, а когда то, что тебе удобнее.

– Знаешь, Алик, мне кажется, мы отдыхать приехали, а не ссориться. Что там с номером?

– Все готово. Тебя жду. Допивай, и пойдем, успеем еще искупаться до обеда.

К вечеру настроение у Алика улучшилось. Они сели в машину и поехали в известный своей кухней ресторан в горах, потом в дискотеку и вернулись в отель поздно ночью. После завтрака Вика дремала на пляже, в шезлонге. Алик звал ее купаться, но она лениво отказывалась.

– Иди один, я спать хочу.

– Одному не хочется! С тобой веселее, моя русалочка, – и целовал ее спину вдоль позвоночника. – Вставай! Поплаваем, потом будешь спать, а то обгоришь.

Вике было щекотно, но она старалась не рассмеяться. Так чудесно дремалось под мягким утренним солнцем.

– Ну и лежи, лентяйка. Я тогда тоже спать буду, – проворчал он и, помолчав, спросил: – А зачем ты письмо этого Кольки всему классу давала читать? Хотелось похвастаться, как сильно тебя любят? Бедняга! Представляю, что он испытал, когда узнал. Молодец, что выбросил тебя из головы, сильный парень! Хотя дочку Викой назвал… Значит, не забыл… Ты, любовь моя, как асфальтовый каток по нашим жизням прошлась. А с виду такая белая, пушистая, никогда не подумаешь.

Вика хотела рассказать, что письмо читали до того, как оно попало к ней в руки, но потом подумала, что оправдываться не будет. Она ни в чем не виновата. И сделала вид, что спит.

– Что молчишь, Викусь? Спишь? Ну, спи, несчастье мое.

Она слышала, как он встал и передвинул зонт, чтобы Вика была в тени. И засыпая, подумала, что если Колька Макаров когда-нибудь позвонит, она расскажет ему про письмо. Значит, Колька исчез не потому, что разлюбил, а потому, что считал ее предательницей. Только вряд ли он позвонит. Он такой, Колька этот… Решил и все. А красивый какой! Жалко… и Вика заснула.

Больше про Кольку не вспоминали. Две недели пролетели в полном согласии. Они давно никуда не ездили вдвоем, и эти дни напомнили Вике ту, первую поездку в Сочи, когда друзья оставляли их на целый день, понимая, что никто им сейчас не нужен. И когда ее спрашивали, как Турция и стоит ли туда ехать, она говорила, что все там замечательно, отдых чудесный и надо обязательно съездить.

Стас в июле не вернулся, но твердо обещал приехать в августе. Алик предложил родителям Вики поехать с девочками в Крым. Один из постоянных клиентов галереи много раз предлагал свой пустующий дом в Гурзуфе. Там жила одна экономка, дом большой, до моря десять минут. Хозяин говорил, что можно заплатить экономке и с хозяйством проблем не будет. И продукты купит, и приготовит. Родители согласились, и в начале июля Вика проводила их в Крым. Ну что ж, это тоже неплохо. Все-таки девочки месяц побудут на море. Вдруг Стас и в августе не приедет? Тогда семейная поездка вообще не состоится. Пусть хотя бы в Крым съездят.

Июль стоял жаркий. Бабуля с тетей Натой зазывали Вику на дачу, но она приезжала ненадолго, в городе было много дел. Никита с Вероникой уехали на Кипр, Алик остался в галерее, и Вика помогала ему. Правда, сезон был отпускной, больших событий не планировали, но накопилось много всего, до чего не доходили руки из-за вечной суеты и многолюдья. Окантовывали новые работы, готовили каталог осенней выставки, перевешивали работы, чтобы смотрелись более выигрышно. Алик занимался с бухгалтером, готовили отчеты, в общем, без работы не сидели.

Родители были довольны и домом, и отдыхом. Вика в который раз подумала, что бы она делала без Алика все эти годы? В Москве было пусто и тихо. Они жили совершенно семейной жизнью. Вечерами сидели дома, Вика готовила ужин или заказывали из ресторана. Она оставалась ночевать на Бронной, не хотелось идти в пустую квартиру. И вообще не хотелось уходить. Они слушали музыку, разговаривали обо всем, кроме неприятных тем. Было так хорошо и спокойно, что не хотелось затевать споры о Викиной семейной жизни. Так пролетел месяц. Вернулись родители. Стас сообщил, что прилетит пятнадцатого и Вика может планировать поездку на две недели, куда ей захочется. И она заказала билеты и отель в Болгарии.

А через два дня после приезда родителей и девочек умерла бабушка. Умерла во сне. Нина Сергеевна и дети только собирались поехать на дачу, вечером говорили с ней по телефону, и она радовалась, что все опять соберутся вместе. А ночью умерла. Вика первый раз видела, как плачет мама. Молча, тихо, горестно… Лев Иванович обнимал ее, гладил по голове и приговаривал: «Ну, Ниночка, Ниночка, родная моя». У самой Вики слезы градом катились всякий раз, когда она вспоминала, что бабушки больше нет. Было горько от мысли, что она приезжала раз в неделю и, выгрузив продукты, собиралась назад. Бабуля уговаривала ее остаться, погулять, выспаться на воздухе, в тишине, но она все куда-то торопилась, бежала. И тридцатидвухлетняя Вика поняла, что детство кончилось. Пока жива была бабушка, она еще ощущала себя маленькой Викусей, такой, какой была для нее. Никто больше не скажет ей: «Птичка моя прилетела! Маленькая моя деточка. А я жду тебя, жду… От телефона боюсь далеко отойти, вдруг моя девочка позвонит, а я не услышу. Глухая я стала, Викусенька! За что мне Бог такую долгую жизнь послал? Устала я. Но вот как подумаю, что ты приедешь, умирать уж и не хочется. Хочу еще разок твое милое личико увидеть. Ненаглядная моя деточка!» Вика, смеясь, целовала бабулю и говорила: «Даже и не думай умирать. Вот еще новости! Мы скоро твой юбилей праздновать будем».