Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока Слободин в поисках Вали топтал сапогами крыльцо и подворье, Кокин вынул из нишицы книгу, раскрыл на закладке и начал читать. Свободного времени было у Левы с избытком, и он его зря не терял. К тому же теперь у него была презанятная книга, какую достала ему жена, работая в сельской библиотеке. И он углубился в нее. Но послышался скрип и гомон.
Открылась дверца дровяника. Оттуда на шаг впереди Ивана выскочил Валя. Был он босой, в драной майке, с грачиным пером на плече. Удивительно было и то, что в этот же мкг распахнулась дверь на крыльце, выпуская на волю Маню. Глаза у хозяйки забрали в одно двор, машину и мужа с Иваном. Забрали и пыхнули гневом.
— Куда вы его? Куда?
— За реку! — оглянулся Иван.
— Чую: сбиваете на худое! Стойте! Не отпущу! — Маня размахивала платком, волоча за собой двух вцепившихся в платье сынков, не дававших ей сделать проворного шагу.
Ивану некогда пререкаться. Сняв с забора пиджак с сапогами, толчком направляет Шишова в машину. И сам с разбегу ныряет в нее. Плюхнувшись возле шофера, тыкает пальцем в стекло:
— Жми, покуда Вальчика не отняли!
«Уазик» бросился резво вперед. Побежали навстречу озимое поле, кусты и пологая, в блеске фарфоровых чашечек строчка почтовых столбов.
— Куда вы меня? — дознавался Шишов, выгребая из мятых волос птичьи перышки и опилки, на которых он в эту ночь спал, потому что Маня, терпевшая Валю лишь в трезвом виде, до кровати не допустила. — На кой я вам дался? Какая польза во мне?
Но бригадир с шофером молчали до самого перевоза. И на пароме они не вступили бы в разговор, кабы не старый матрос-перевозчик Великопятов, который, завидя Шишова в машине, потребовал от него:
— А ну-ко вылазь! Не положено! Быстренько-быстро!
Иван был вынужден взять паромщика за рукав и, показав на Шишова, сказать опечаленным тоном:
— Нельзя!
Матрос покосился на Валю:
— Больной?
— И какой! — согласился Иван, а Лева, высунувшись из дверцы, добавил:
— На операцию отправляем.
Шишов, услыхав о себе такое, шмыгнул залатанным носом, попробовал выскочить на паром. Однако паромщик с Иваном его упредили, бросились к дверцам с обеих сторон и держали их так, точно Валя был буйно опасен и мог не в догадке кое-кого напугать.
— Холодно мне! — закапризничал Валя. — Дайте хотя бы одеться!
— Не сразу! — ответил Иван.
И только после того, как переплыли реку, поднялись на угор и помчались меж сосен весеннего бора, Иван протянул Шишову пиджак с сапогами:
— Теперь одевайся!
Валя надел на голые плечи еще не просохший тяжелый пиджак. Попробовал было обуть сапоги, да не вышло.
— Остановите, — вежливо попросил.
Слободин подозрительно обернулся:
— Чего у тебя? Шишов улыбнулся:
— Придется назад.
— Это куда?
— В Соловьево, ко мне домой.
В глазах у Ивана — настороженность.
— Чего ты там потерял?
Шишов возвратил ему сапоги:
— Обутка-та вон тридцать третий, а я ношу сорок первый. Сапоги-то Манькины, е-мое.
Иван смутился, но ненадолго, решив, что Шишов не какая-нибудь там особа и ничего с ним не сделается такого, коли проедется босиком.
— Ты вот чего, — Слободин показал Шишову кулак, — из машины — ни шагу!
— Я не завтракал! — пригорюнился Валя.
— Кстати, я тоже голодный, — дал знать о себе и шофер, намекая на то, что пора бы и подкрепиться, благо уже заехали в город, и на окрайке его, рядышком с базой, стояла столовка, из окон которой тащило запахом щей.
— Что ж, — Слободин облизнулся, вспомнив, что тоже еще не ел, — тормозни.
Пошел бригадир в столовку на пару с шофером, и Валя приклеился было хвостом, да Иван загнал его снова в «уазик».
— Я кому сказал, чтоб ни шагу!
На лице у Вали — страдание.
— Но я супу хочу!
— Принесем, — сказал Слободин, читая в глазах Шишова тоску не столько по супу, сколько по стопочке перед ним.
Народу в столовке не было никого. Несмотря на это, буфетчица к ним подходить не спешила, глядела в окно, словно это занятие было сейчас для нее самым главным, и Слободин, подождав, наверно, с минуту, был вынужден громко ее упрекнуть:
— Бубновая, эко ты ждать себя заставляешь!
Буфетчица нехотя подошла, выбила чеки и, обсчитав на сорок копеек, снова уставилась за окно. Однако Иван попросил:
— Пересчитай-ко, да поточнее.
Хозяйка прилавка вскинула бровки и носик остренько навела, точно хотела им больно уклюнуть.
— Что-о?
— Арифметику худо знаешь!
Остроносая рассердилась:
— Какие умные! Много вас расплодилось! Некому стало работать! Шляетесь тут по столовкам!
Смекнул Слободин, что буфетчица шустрой породы бабенка. Повернувшись к шоферу, Иван взглянул на него с мольбой, мол, придумай чего-нибудь, чтоб бабенка не зарывалась.
Лева, имевший склонность к розыгрышам и шуткам, сразу же посуровел и щурко, будто имел полномочие на проверку, ошарил глазами прилавок буфета.
— Полагаю, такие обсчеты здесь происходят частенько?
— Видимо, так, — поддержал его Слободин.
— Что будем делать? — Лева понуро взглянул куда-то мимо лица остроносой и, подождав три-четыре секунды, сам же себе и ответил: — Вероятно, актировать.
Буфетчица сделала вид, что нет ей дела до их разговора, однако тут же возникла за кассой и, прокрутив автомат, подала Ивану сорок копеек.
Отобедав, колхозники взяли с собой пирожков и
