В этот день я сперва позвонил Свете, поговорил с ней, узнал новости, потом заехал к Каплуну, а оттуда – в контору «Золотого квадрата» – к полковнику Дарьялову. Света рассказала про похороны и про то, как к ней подходил Гараев, похититель нашего мальчика. В ее голосе, как ни странно, не было слез, и даже не было особой тоски, а так – напряжение измотанных нервов. Видимо, как и я, она по каким-то таинственным признакам угадывала, что с Вишенкой все образуется, ничего с ним плохого не случится, то есть, хуже того, что уже случилось, и он опять будет с нами – одухотворенный, непостижимый и уверенный в себе до такой степени, как будто прожил на свете намного дольше нас. Но она сказала, что когда взглянула в глаза Гараеву, то увидела столько черноты, сколько ее бывает лишь в преисподней или на телевидении. «Он другой, Володечка, не такой, как мы. Я не думаю, что он причинит зло Вишенке, но он другой. От него мурашки бегут по спине». Я позволил себе съязвить. «Надо же! А твой нынешний убиенный муженек вроде как ангел небесный, вроде как православный христианин, так что ли?» Она ответила по-чудному, с каким-то не совсем понятным намеком. Вроде того, что никого не надо осуждать и хоронить прежде времени. Вообще разговаривала скованно, обрывала фразы на середине, что ей несвойственно. Но я убедился, что она не в распаде, держит себя в руках, и это меня успокоило. Я сообщил, что собираюсь в «Золотой квадрат» за дальнейшими инструкциями – на этом и распрощались.

У постели Каплуна дежурила преданная Карина. По виду обоих было очевидно, что между ними заладилось что-то новое и необычное. Федор непривычно задумчив и сосредоточен, без присущего ему гогота, Карина тиха, застенчива и похожа на сиротку с преждевременно развившимися женскими формами. Елейным голоском предложила мне тарелку супа-харчо. Я отказался. Спросил: как он? Не обижает?

– Что вы, Володя! Феденька очень хороший, когда болеет.

– Это верно, – согласился я. – Но все-таки беспокоюсь за тебя, малышка. Как ты тут с ним наедине. Натура-то необузданная, первобытная. Хоть и калека, а надо остерегаться. Близко подходишь?

– Иногда приходится. То водички попросит, то еще чего-нибудь.

– Можно на ухвате передавать издали.

Федор смотрел на меня печальным взором вечного скитальца.

– Неужто надеешься, старина, что твои шутки могут кого-нибудь рассмешить?

Карина оставила нас одних, полыхнув по комнате коротенькой синей юбочкой.

– Ну? – спросил Федор.

– Что – ну? Все по-старому. Ищу. Как твои кости?

Каплун перевернулся на бок со стоном.

– Еще немного и к тебе присоединюсь. Все равно их достанем, не волнуйся.

– Не сомневаюсь… А что у вас произошло?

Я знал ответ – и его именно услышал.

– Не знаю, как сказать, Вальдемар, вроде решили пожениться. Смешно, да?

– Скорее, грустно. Она девушка хорошая, красивая, но ведь не твоего уровня. Ей родители не позволят. Кто она и кто ты? Ты для ее батюшки, насколько я понимаю, вроде бомжа. Зачем отдавать дочь за нищего.

– Ты всерьез? Да кто сейчас спрашивает родителей… Володь, она тут вторые сутки безвылазно. Любит меня, Володь, честно… И знаешь, прямо скажу, я таких баб не встречал.

– Дело не в любви, а в разнице социального положения. У восточных народов с этим особенно строго. Там родители думают о будущем своих детей… Чем же она такая особенная, если не секрет?

– Самоотверженная, чистая… Я с ней сам, чувствую, преображаюсь. Вся накипь с души куда-то уходит. Хочется все заново начать. Вплоть до того, чтобы деток завести. Она не против, Володь. Хоть завтра готова.

Я видел, что он не в себе, но в его одурении было что-то обнадеживающее. Еще я почувствовал себя лишним на этом маленьком пире. Карина! Надо же. Кто она такая? Серая мышка или принцесса на горошине? И может, правда влюбилась в Каплуна. С кем не бывает. Вот так иногда и кончаются затяжные баталии между мужчиной и женщиной – обыкновенным браком. Сколько водила за нос, мурыжила, дергала за усы, а оказалось – любит. Полюбила, когда его чуть не прихлопнули. Это как раз типичный случай. У нормальных женщин жалостливые сердца. Они редко отказываются облагодетельствовать умирающего человека, которого при жизни готовы были кромсать на куски. Впрочем, в эту красивую сказку я не верил. Скорее всего через три дня оба напрочь забудут о сумасбродных прожектах.

Я попрощался с ним, пообещав к вечеру заглянуть, и вышел на кухню к Карине.

– Это правда? – спросил у нее. Увидел лучистое сияние смородиновых глаз и белозубую, блаженную улыбку. Необыкновенно привлекательная девушка – еще один минус.

– Вы так недоверчиво спрашиваете, потому что у нас разница в возрасте?

– Я так спрашиваю, потому что Каплун мой старый товарищ по партии, а сейчас, вижу, вроде он немного спятил.

– Нет, – успокоила девица. – Он не спятил. Он счастливый.

Хороший ответ, подумал я. Вслух сказал?

– Милая Карина, я хорошо знаю Каплуна. Он только с виду напоминает танк. Сердце у него хрупкое, как стебелек, вдобавок истерзанное годами страданий. Еще одной подножки судьбы он просто не переживет.

– С моей стороны все честно, – сказала Карина с той трогательной уверенностью, которая отличает тихо помешанных и влюбленных.

Пока я катил в «Золотой квадрат» на своем «жигуленке», в моем сознании как-то смешались Стелла, Карина, Света и Вишенка, и я словно погрузился в легчайшее из сновидений, какое иногда накатывает на рассвете, да и то в ранней молодости. И строчки в голове вертелись соответствующие: а ты все спишь, мой друг прелестный… пора, красавица, проснись…

Петр Петрович Дарьялов-Квазимодо на сей раз держался скованно, словно чего-то опасался. Худенькое, сухое лицо сморщено в скорбную гримасу. Ну это понятно. Похоронили босса, неизвестно, что будет с фирмой. Реорганизация или полное затопление. Не думаю, чтобы такой человек, как Дарьялов, с его хваткой и опытом, беспокоился за собственное будущее. Но – опять перемены. Для человека в возрасте это всегда нежелательно. Лучше худой стульчик, но постоянный. Тем не менее, встретил меня дружеской улыбкой, любезно усадил в кресло, угостил сигаретой и неожиданно, скорбно подмигнув, предложил коньяку.

– Помянем, что ли, раба божьего Атаева, а, Володя? Ничего, что я так, по имени?

От рюмочки я не отказался, но, вдохновленный подчеркнутым дружелюбием, сразу взял быка за рога.

– Петр Петрович, если Атаева больше нет, какой смысл им удерживать мальчика? Они еще не звонили?

– Никто пока не звонил, – выпив, он с нежностью пригладил несуществующие усы. – Но обязательно они объявятся. Все с мальчиком образуется. Я в этом уверен.

Из суеверия я не спросил, какие у него основания для такой уверенности. Тем более, вполне ее разделял. Мое сердце вещало: Вишенка живой, он подавал сигналы – и мне, и Светлане. Он умел это делать. С ним все в порядке. Иначе мы с женой давно были бы в отключке. Нам без него каюк. Это не пустые слова, это очевидность, причем не обременительная. Ведь не обременяет человека мысль о том, что он не сможет жить без печени, без сердца, без легких.