Милая Анечка, о деловом: очень хорошо, что Орел Вас знает, с Вами увидится, и с Вами будет утрясать состав. До заключения договора всё «слова, слова, слова»[362], и пусть они будут пока словами, какими угодно. Поймите, что разговор с Вами одной, как и со мной одной, это разговор не по существу, ибо нас двое. Разговор же с обеими до заключения договора будет носить характер уже некоего неписанного обязательства с нашей стороны. Когда же договор будет заключен, то командовать парадом[363] будем мы, и надо во что бы то ни стало избежать серьезного делового разговора втроем до подписания, чтобы не дать Орлу сесть нам на шею. Вообще же думаю, что серьезных разногласий по составу между нами и им не должно быть. Кое в чем у него «не наш» вкус, но в конце концов, это не так страшно. Однако считаю необходимым оставить до подписания именно эту лазейку — несогласованности — его и Вашей — со мной. Понимаете? Договор желательно заключить без различия функций, т. е. чтобы каждая из нас была и составителем, и комментатором, чтобы Орел не смог «разделять и властвовать»[364], навязывая свои желания каждой из нас в отдельности. Если у Вас с ним зайдет об этом разговор, то таковое пожелание можно легко и реально обосновать «техническими» причинами; составление — у меня есть то, чего у Вас нет; комментарии без «моего» архива немыслимы — с другой стороны, у меня нет физической возможности ходить в библиотеки или рыться в энциклопедиях. Так что без страха подвергайтесь «обработке» — с которой я потом буду иметь право (может быть) частично не согласиться… У Орла трудный характер, и он любит действовать сепаратно, нажимая то на одну, то на другую педаль. Для начала предоставим ему эту возможность, чтобы ни в чем не отпугнуть. Договора-то ведь еще нет. И еще: не слишком показывайте наши дружеские отношения, чтобы он, поелику возможно, считал их только хорошим деловым контактом. — Относительно «боится». Боится он вовсе не меня, меня не зная, а того, что я — дочь своей матери и могу быть (не в отношении творчества, конечно!) похожа на нее, т. е. вносить сумятицы и бури и всяческое не комильфо в дела и отношения, которые должны идти в строгих рамках корректности. Не говоря уж о том, что само творчество цветаевское абсолютно лишено Ленинградской (Петербургской) комильфотности, присущей, скажем, Блоку даже в самых его мятежных вещах. В общем, все это неважно… Да еще в последнее время я совсем отравила Орла сообщениями об Оттене, коронным номером которого оказалось проникновение в цветаевскую комиссию. Рядом с тем же Орлом Номер!

О Розе: всё это, конечно очень мило, обработка Сосинского и Морковина[365] — но ведь Роза не работает больше в ЦГАЛИ, — вот в чем закавыка. Кто контролирует Розу? Никто. Кто из нас ее знает? Никто. Все пущено на самотек ее энтузиазма (?). Меня Роза, например, не ставила в известность об уходе из ЦГАЛИ, а все продолжает фигурировать как их сотрудник. Нельзя сказать, чтобы этот маневр внушал доверие. Мне Розу посвящать не во что, а вот Сосинские уже посвящают и будут посвящать (также, кстати, не зная, что Роза — уже частное лицо, и считая, что «общаются» с ЦГАЛИ) — Вы же читали ее письмо, что они предлагают свои услуги «по загранице» именно ей? Господи! Господи! Все эти околоцветаевские сложности… Из-за известия об Оттене в комиссии не могу днем работать, а ночью спать, ко всему прочему еще Скаррон возьмет за глотку, ибо сам не делается, и я не в состоянии. Кстати — не сердитесь, но я потеряла, кажется, в эпистолярных своих завалах то, что верный Рыжий выискал для меня в Ларуссе (что-то о картах). Отдала перепечатывать переведенное и увидела, что те пробелы остались незаполненными. Придется еще раз просить Вас нырнуть в Ларусс. Думаю, что прогляжу следующую пьесу (там масса всяких фехтовальных терминов) и попрошу Вас посмотреть одним чохом. Побывайте у Ады Александровны, я ей написала об Оттене, пусть поогорчается возле Вас. Она, верно, будет Вам звонить.