Своей мягкой, теплой рукой она провела по задней части моей шеи, захватила волосы и стянула в хвост. Неторопливый звук кромсавших мои пряди ножниц напоминал треск пылающих дров – такой же звонкий и такой же опасный. Через мгновение все было закончено. С победоносным видом Далилы Лаура подняла мои волосы, сжав их в кулаке.

– Когда покрасим, я подстригу их как надо, – сказала она, – просто на этой стадии нам нужно пространство для действий.

Сидя неподвижно на стуле, я не заметила никакой разницы. Лаура бросила волосы на пол, и они легли там, словно мертвое животное. Худой мальчик, на лице которого было написано, что он предпочел бы какое угодно другое занятие, медленно-медленно смел мои волосы щеткой на длинной ручке в совок. Я через зеркало наблюдала за его перемещениями по салону. Интересно, а что делают со всеми этими волосами потом? Я представила, как настриженные за день или за неделю волосы суют в пакет, какой у них будет запах, как пакет будет мягко разбухать, и мне стало нехорошо.

Лаура подкатила к моему стулу тележку и взялась смазывать некоторые мои пряди густой пастой, черпая ее то из одной, то из другой чаши. Наложив очередную порцию этой субстанции, она скручивала окрашенную прядь и оборачивала ее квадратиком фольги. Эта процедура оказалась весьма захватывающей. Полчаса спустя она оставила меня сидеть с красным лицом и головой в фольге, через некоторое время вернулась с большой лампой-рефлектором на подставке и установила ее у меня за спиной.

– Двадцать минут, и все будет готово, – сказала она.

Лаура принесла еще несколько журналов, но особого удовольствия они мне не доставили – мне быстро надоело читать сплетни о знаменитостях, а журналов о технике или истории у них, к моему огорчению, не оказалось. У меня в голове трепетала какая-то мысль, от которой я старалась отмахнуться. Я расчесываю кому-то волосы? Да. Кто-то меньше меня сидит на стуле, а я стою сзади и распутываю колтуны, изо всех сил стараясь действовать как можно нежнее. Она ненавидела дергание. Такие мысли – смутные, загадочные и тревожные – относились как раз к тому типу, который хорошо было вытравливать водкой, но мне, к сожалению, предложили на выбор только кофе и чай. И почему в салонах красоты не предлагают ничего крепче? В конце концов, перемена стиля может стать причиной стресса, а расслабиться в столь ярком и шумном окружении очень сложно. К тому же, это побуждало бы клиентов щедрее давать чаевые. «Пьяный – значит щедрый», – подумала я и беззвучно засмеялась.

Когда на лампе-рефлекторе прозвенел звонок, ко мне вновь подошла девушка, смешивавшая краску, и подвела к парикмахерской мойке, которая, как ее ни назови, была просто раковиной. Я покорно позволила снять с моей головы кусочки фольги и вымыть волосы шампунем. Пальцы у девушки были умелые и сильные, и я восхитилась великодушием тех, кто оказывает другим столь интимные услуги. Я не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь мыл мне голову. Скорее всего, мамочка купала меня, когда я была совсем ребенком, но мне было сложно представить ее исполняющей какие-либо нежные обряды такого рода.

После того как шампунь был смыт, девушка сделала мне «массаж головы шиацу». Я никогда не испытывала такого блаженства. Она массировала кожу на моем черепе точными, нежными движениями, от которых волоски на моих руках встали дыбом, а вдоль позвоночника прокатился мощный разряд тока. Процедура закончилась часов на девять раньше, чем мне бы хотелось.

– У вас много напряжения в голове, – проницательно заметила девушка, смывая остатки кондиционера.

Не зная, что на это ответить, я выбрала улыбку – что хорошо работает в большинстве случаев (но только не в ситуациях болезни или смерти – теперь мне это известно).

Когда меня усадили обратно на стул перед зеркалом и причесали покрашенные волосы, вернулась с ножницами Лаура.

– На мокрых волосах нельзя в точности рассмотреть цвет, – сказала она, – поэтому придется подождать!

Стрижка, в конечном итоге, заняла около десяти минут. Сноровка и уверенность, с которой Лаура взялась за дело, привели меня в восхищение. Чтобы высушить волосы, времени понадобилось куда больше, причем пришлось много манипулировать щеткой. Я читала журнал, по просьбе Лауры не поднимая глаз до тех пор, пока она не закончит с укладкой. Потом фен был выключен, все необходимые химикаты распылены, длина и углы проверены, последние штрихи нанесены. Я услышала, как Лаура смеется от удовольствия.

– Можно смотреть, Элеанор! – сказала она.

Я подняла голову от подробной статьи о женском обрезании, опубликованной в «Мари Клер». Мое отражение показало куда более молодую, уверенную в себе женщину с блестящими волосами до плеч и косой челкой, прикрывающей шрам. Я? Я повернула голову вправо, потом влево. Посмотрела в зеркало, которое Лаура держала за моей головой, чтобы я могла увидеть свою новую прическу, гладкую и безупречную, сзади. Я с трудом сглотнула и сказала:

– Лаура, вы сделали меня… сияющей.

Я пыталась сдержаться, но по моей щеке, у самого носа, покатилась слеза. Я быстро вытерла ее тыльной стороной ладони, пока она не коснулась кончиков моих новых волос.

– Спасибо, что сделали меня сияющей.

Боб вызвал меня к себе в кабинет. Когда я вошла, он уставился на меня. Я не могла понять почему.

– Ваши волосы! – в конце концов сказал он, будто угадав ответ на вопрос.

Уложить их утром оказалось непросто, но мне показалось, что я приложила к этому достаточно усилий. Я поднесла руки к голове:

– С ними что-то не так?

– Нет-нет, все в порядке. Они… они выглядят здорово, – сказал он, улыбаясь и кивая.

На секунду повисла неловкая пауза. Мы оба не были привычны к ситуации, когда Боб комментирует мою внешность.

– Я их постригла, – сказала я, – очевидным образом.

Он опять кивнул.

– Садитесь, Элеанор.

Я посмотрела по сторонам. Сказать, что в кабинете у Бобби было не убрано, означало бы недооценить степень того хаоса, в котором он находился постоянно. Я подняла со стула напротив стола стопку каких-то брошюр и положила их на пол. Бобби немного склонился вперед. За время нашего знакомства он некрасиво постарел. У него выпали почти все волосы, и он довольно сильно растолстел. Внешне он напоминал распутного ребенка.

– Элеанор, – начал он, – вы работаете у нас уже довольно давно.

Я кивнула; фактологически это было верно.

– Вам известно, что в обозримом будущем Лоретта уйдет в длительный отпуск?

Я покачала головой. Меня не интересуют сплетни нашей повседневной офисной жизни. Разумеется, если речь идет не о некоем музыканте.

– Не скажу, что меня это удивляет, – ответила я, – у меня всегда вызывали сомнения ее познания в сфере базовых принципов налога на добавленную стоимость. Так что это, пожалуй, к лучшему.

– У ее мужа рак простаты, Элеанор, – сказал Бобби, – он нуждается в уходе.