— Лена, по поводу сегодняшнего. Значит, так, попрошу в следующий раз внимательнее читать выписки. Особенно полезно изучать их в хронологическом порядке, так легче делать правильные выводы. И только после этого вылезать из штанов от возмущения. Понятно говорю?

— Понятно.

— Теперь, поскольку никто не соизволил прочитать историю, и даже лицевую часть про место жительства и работу не посмотрел, рассказываю: пациентка — всего-навсего классная руководительница одного из акционеров, учитель истории, работала и проживала в Ставропольском крае. Это про уровень финансов. Четвертая стадия рака молочной железы изначально; потыркались у себя в регионе, потом дети отвезли в Москву, там им в лоб все объяснили. Семье это не понравилось, собрали деньги и отправили маму в Израиль, в надежде на спасение; а там, конечно, «спасли», как ты понимаешь. Делали «волшебные капельницы» с цисплатином, себестоимость которого сто долларов, но он же был кашерный, дураку ясно. Потому и стоил три тысячи долларов одна капельница. А потом еще веселее — надо было делать уколы гозелерина, подкожно раз в месяц. В России его много фирм выпускает, стоит около ста пятидесяти долларов; можно получать по рецепту бесплатно и колоть у себя в поликлинике. Но нет — его только в Израиле могут правильно колоть, больше нигде, так доктор с пейсами сказал. Остальные вводят лекарство неправильно, поэтому тетка летала туда каждый месяц. Просто так, чтобы ей подкожную инъекцию сделали. Про цену одного укола я даже не спрашивал. Так что вот, как говорится. Тетка помирает, а дети успели продать родительский дом. Как вам рассказ, Елена Андреевна? Понравился?

— Сережа, мы об этом ничего не знали, со стороны все выглядело по-другому.

— Так вот не надо больше позволять себе смотреть со стороны, это понятно? Теперь ты понимаешь, что скотство везде? Независимо от страны и религии? Я спрашиваю, тебе понятно или нет? Слава богу, что мы на нашем славянском курорте до такого кашерного дерьма еще не доросли. Так что не смейте больше делать какие-то выводы, ни ты, ни Смолин.

— Хорошо, я все поняла, Сергей Валентинович. Извини, мы были не правы, только прошу не вызывать Смолина на ковер.

— Я пока не планировал. Тем более завтра вызвали в Москву. Буду обратно неизвестно когда, вот так… Кризис на дворе, Лена. Еще раз прошу сделать так, чтобы потом не было проблем и неожиданностей.

На последней фразе раздался звонок в дверь. Слава богу, подростков мало интересует, отчего родители сидят на кухне с каменными лицами. Катерина быстро поела и закрылась в своей комнате. В последнее время она не очень любила тратить время на рассказы о том, как прошел день. Совсем скоро наступит момент, когда она уедет, и не чаще пары раз в месяц будет интересоваться, живы ли родители. Сережа сначала уединился в ванной, потом вернулся в спальню с ноутбуком в руках. Я читала новый журнал по диабету; в голову ничего не лезло, между строк мелькали лица — сначала маленький сынок Иванцовой; втайне от начальства пару раз я оставляла его ночевать с мамой на отделении, потому что присмотреть было некому; потом Ирина Грачиковна с чашкой бульона в дрожащих руках. Читать не получалось, пришлось завалиться спать. Я проворочалась еще пару часов, но сна как не бывало; на другом конце кровати — мирное посапывание. Так спят люди с чистой совестью; тихо, без метаний и тягостных вздохов.

В парадной есть неистребимая соседская заначка.

Пришлось надеть сапоги и пуховик поверх пижамы; в парадной уже три дня как стоял страшный холод — потекла батарея. Непонятно все-таки, отчего все это доставляет столько удовольствия — сесть на каменной ступеньке посреди пустоты, достать сигаретку, закрыть глаза и затянуться. Отчего так много притяжения в нездоровом ночном одиночестве? Мысли роились; сначала уходили вниз — о предстоящем ежемесячном свидании с доктором Парджикия, о новой массажистке, которую нашла Асрян; затем о кроваво-бордовой сумке Furla, увиденной недавно в бутике на Невском. Потом виток в сторону — воспоминания о сегодняшнем дне, лица и слова, Шрек, Варька, Сергей Валентинович и, наконец, больная Аванесова. Потом почему-то вспомнился Слава Сухарев, наш неистовый роман, Славины черные кудрявые волосы, перевязанные моей розовой резинкой для волос. Как давно все это было, как будто и не со мной. Теперь он далеко, в Германии, один из самых признанных нейрохирургов; и мы не увидимся больше никогда. Я пыталась отогнать все это и просто сидеть с пустой головой. Тишина, полумрак, дым от сигареты; старая парадная превращалась в конечную точку вселенной, и больше не существовало ничего измеримого, кроме холодной каменной ступеньки под ногами.

Ночная соседка, для которой почему-то не существует светлого времени суток. Сижу и жду ее, вдруг выйдет? Интересно встретить на жизненном пути человека с тем же видом безумия, что и у тебя самого. Хотя нет, мое сумасшествие уже давно исчезло, как ни жаль.

Она и правда вышла, минут через десять; звук открывающейся соседской двери и кое-что новое — резкий влажный кашель. Сонливая нирвана сразу улетучилась.

Это просто невозможный беспредел. Почти полгода прошло — все то же огромное бесформенное длинное пальто, из-под него подол еще более нелепого платья, бабушкин шерстяной платок на голове, грубые ботинки и все тот же жуткий запах лаванды. Что за книжки в руках? Не реагирует ни на звуки, ни на людей рядом. Что ты читаешь, безумная? Завтра утром пойду к соседу выяснять, что все это значит.

Какого хрена он держит взаперти психически больную девушку?! Она сумасшедшая, и это совершенно очевидно. И зачем тогда вообще выпускать ее из дома? Тем более по ночам? А может, он вообще маньяк? Может, он прячет ее уже много лет, оттого она и спятила? Лицо совсем худое, жутко бледное, глаза как у потерявшегося щенка. К тому же теперь еще и кашляет… какой-то очень нехороший кашель.

На этот раз я все выясню.

Я окликнула ее, но все равно — тщетно; только потеряла заветную секунду, чтобы успеть схватить ее за рукав. Она открыла парадную дверь и скрылась в темноте.

Я хочу знать, куда ты так стремишься по ночам. Остановись, бедолага ты эдакая. Я вызову такси, и ты спокойно доедешь, куда тебе надо.

Я на ходу застегнула пуховик и выскочила за ней. Темно, фонари во дворе не работали. Маленькая, едва заметная тень впереди уже повернула на главную улицу. Я снова окликнула, без результата. Но если что-то делать, то до конца; замешкавшись еще на долю секунды, я побежала за ней. Наш верный узбек Муса, видно, забыл про вечернее подметание — под ногами несколько сантиметров грязи, трудно было вытаскивать сапоги из трясины снега и мусора.

Непонятно, откуда снег?.. Вечером даже дождем не пахло, плюс пять.

Я спешила, как могла, боясь не разглядеть ее за поворотом, хотя уж там-то должно работать освещение. Я выбежала из двора и в метрах двадцати увидела ее фигуру, удаляющуюся от меня все быстрее и быстрее.

А вокруг много чего интересного, господа.

Главное — так и не обнаружилось столбов электропередачи. Ни проводов над улицей, ни машин, ни асфальта, ни огней рекламных щитов. Только костры посреди широкой каменной мостовой; кучка странно одетых мужчин, сидевших около огня. Несколько запряженных лошадьми повозок стояли в стороне, тут же склад каких-то бревен, а следом гора мусора прямо около дома. И все это едва различимое, озаряемое только светом от огня, грязное и неухоженное.