отличие от Макса, они не возвращаются в нормальное состояние, когда я закрываю глаза. Они мелькают через разные лица и типы телосложения, различную одежду и различные прически. Длинные платья и твидовые костюмы сменяются короткими открытыми платьями и жакетами в тонкую полоску. Юбки в обтяжку пятидесятых годов и плиссированные мужские брюки превращаются в платья с запахом в пейсли и кожаные жилеты с бахромой. Большие, дразнящие причёски и неоновые поясные сумки превращаются в толстовки и джинсы, майки и джинсовые шорты.

Они кружатся и кружатся, как карусель. Я закрываю глаза и прижимаю руку к стене, нащупывая поворот в вестибюль. Я слышу, как кто-то спрашивает: — Как ты думаешь, с этой девушкой всё в порядке? а кто-то другой отвечает: — По-моему, прошлой ночью было слишком весело.

Ни один из них не останавливается, чтобы помочь мне.

Как только я чувствую угол стены под своими пальцами, я снова открываю глаза.

«Всё в порядке, ты в порядке, всё в порядке, — говорю я себе. — Ты перестанешь упрямиться и позвонишь доктору Роби. Чего бы это ни стоило, ты всё исправишь. Всё в порядке, с тобой всё в порядке, всё в порядке…»

Войти в вестибюль — всё равно что войти в дом развлечений3. Людей слишком много, и все они меняются. Мужчины становятся женщинами, а женщины становятся мужчинами, и это похоже на то, что на каждого из них наложено слайд-шоу из фотографий, на которых мелькают разные люди из разных эпох, но изображения меняются слишком быстро, чтобы кого-то разглядеть. Я пытаюсь сделать шаг вперёд, но моё зрение сужается.

— Кто-нибудь.

Мой голос звучит отстранено, как будто он исходит не от меня, и я знаю, что он недостаточно громкий.

Я пытаюсь ещё раз.

— Кто-нибудь… пожалуйста. Помогите мне.

Я протягиваю руку к старику. Он превращается в более молодого, худощавого мужчину в цилиндре и очках, затем в женщину с короткими чёрными волосами и тёмно-красной помадой. В толстого мужчину в огромных резиновых штанах и с удочкой в руках, платиновую блондинку с жемчугом на шее, подростка с блестящими тенями на веках и в ярко-зелёных колготках, парня лет двадцати в клетчатых шортах и белом поло под мятно-зелёным свитером.

Все они разные люди, но у всех на лицах одинаковое выражение удивления, смешанного с отвращением, когда они проходят мимо меня.

Я пытаюсь вдохнуть, но мои лёгкие словно разучились работать.

— Я… не могу… дышать.

Темнота, витающая по краям моего зрения, просачивается внутрь.

— Нелл?

Алек появляется передо мной. Его одежда меняется, как и у всех остальных — униформа коридорного, вельветовые брюки на подтяжках поверх синей рубашки, брюки с высокой талией и пиджаком, брюки клёш и пуговицы, брюки цвета хаки и вязаный свитер — но, в отличие от всех остальных, его лицо не меняется.

Это всегда он.

Мои ноги подгибаются.

Алек подхватывает меня на руки и прижимает к своей груди.

— Не волнуйся, — говорит он. — Я держу тебя.

Его аромат — сандалового дерева, цветов лимона и чистого белья — окутывает меня, и моё сердце бешено колотится в груди, а тело ощущается таким тяжёлым, что кажется, будто оно падает к центру Земли.

Но мои лёгкие снова наполняются воздухом, и я больше не тону.

ГЛАВА 33

ЛИЯ

ПРАЗДНИЧНЫЙ УЖИН В ЧЕСТЬ ЧЕТВЕРТОГО ИЮЛЯ сопровождается фейерверком и симфоническим концертом на лужайке перед домом. Я симулирую очередную головную боль и убеждаю маму, что мне нужно прилечь, чтобы быть полезной на сегодняшнем балу. Ей это не нравится, но двое мужчин, которые обычно интересовались бы моим местонахождением — мой отец и Лон — слишком заняты лестью бизнес-магнатам и другим важным деятелям промышленности, чтобы заметить моё отсутствие, поэтому она соглашается.

Я встречаюсь с Алеком в холле пятого этажа у бельевого шкафа, как и планировалось. Он приветствует меня распростёртыми объятиями, кружа по широкому кругу.

Я бью его в грудь.

— Отпусти меня. Кто-нибудь увидит.

— Все снаружи, — говорит он.

Моё сердце учащённо бьётся, когда он рукой берёт меня за подбородок, запрокидывая мою голову. Сначала он целует меня нежно, но из глубин моего горла вырывается стон, и я вцепляюсь в его спину, желая большего. Он прижимает меня к стене, придавливая своим длинным, поджарым телом, его мышцы под одеждой твёрдые, как гранит. Его губы пожирают мои, пока мы не становимся одним дыханием, душой и существом.

Алек прерывает поцелуй. Он задыхается, и каждый вдох дрожит от желания. Он прислоняется своим лбом к моему и закрывает глаза.

— Ты хоть понимаешь, что ты делаешь со мной, Аурелия Сарджент?

— Если это хотя бы половина того, что ты делаешь со мной, то ты, должно быть, сходишь с ума.

— Я потерял разум и сердце из-за тебя, Лия, — он открывает глаза. — Ты околдовала меня.

Я улыбаюсь.

— Давай. Твоя мама ждёт нас.

* * *

Мать Алека делит комнату с другой прачкой, но её соседка по комнате на улице, наслаждается музыкой и фейерверками. Комната уютная, с двумя кроватями, двумя комодами и двумя умывальниками. В центре комнаты стоит небольшой круглый стол, окруженный четырьмя хилыми стульями. На столе стоит чайник с чаем и тарелка с булочками, которые я узнаю по вчерашнему завтраку в столовой.

Мать Алека, Оря, маленькая бледная женщина со светлыми волосами и глазами цвета соли, осматривает меня, пока Алек представляет нас. Слишком поздно я осознаю жжение вокруг губ и носа, где щетина Алека поцарапала меня, и я могу только молиться, чтобы освещение было слишком тусклым, чтобы она заметила.

— Итак, — говорит Оря через мгновение. — Ты та девушка, которая сделала моего сына таким счастливым в последние недели.

Хотя она прожила в Соединенных Штатах почти двадцать лет, её русский акцент сильно сквозит в каждом слове. Алек сказал мне, что его отец быстро адаптировался к американской жизни, потеряв большую часть своего акцента, прежде чем Алек стал достаточно взрослым, чтобы заметить перемены, но его мать отказалась отказываться даже от капельки своего наследия. Она держалась за свой акцент так, словно он был из золота. Она также до сих пор отмечает русские праздники и хранит в кармане фартука маленький крестик Русской православной церкви.

— Разве твоя мать не хотела переезжать в Америку? — спросила я Алека однажды, когда мы лежали, растянувшись на пляже Палаточного города.

— Это было сложно, — ответил он. — Она понимала, что у её растущей семьи здесь будет больше возможностей, но дать мне и моему отцу эти возможности означало попрощаться со всеми, кого она любила. Вся её семья всё