Амалия прикоснулась своими пальцами к моим губам. Я умолкла.

– Послушайте, что вы говорите, Рут. Он сказал то… он считает это… Это не голос Розы. Это не ваш голос.

Когда Амалия подалась вперед, я ощутила прикосновение ее волос к моим обнаженным плечам. Я теперь вспоминаю о том миге… Мы вдвоем сидим на камнях на берегу ручья. Ее пальцы касаются моих губ. Моя рука сжимает ее запястье. Я сижу, скрестив ноги. Амалия всем телом подалась вперед. Наши глаза встречаются… Преодоление… Возвращение на круги своя…

Очень мягко я отвела ее руку от своего рта, а затем высвободила из захвата.

– А разве я не могу говорить за саму себя? – спросила я.

Сестра Амалия молчала довольно долго. Не знаю, размышляла ли она над чем-то в это время, молилась или сожалела о том, что только что сделала. Я все же склоняюсь к тому, что она молилась. А что еще мне остается думать о том, что произошло между нами? Как еще я могу относиться к ее последующим поступкам? Что еще она могла сделать такого, о чем я сейчас понятия не имею? Я верю в то, что тогда она искренне верила и эта ее вера была единственным мотивом всех ее дальнейших поступков.

Наконец сестра Амалия нарушила затянувшуюся тишину:

– Я никому об этом не рассказывала. В первый раз, когда Роза явила себя мне, я подумала, что я та, кого она ищет, что я избранная. Тогда я была самонадеянной и не могла видеть дальше своего носа. Потом появились другие, но мы все равно ощущали свою неполноценность… А затем, когда мы услыхали о Велле, все сошлось. Ваше имя Рут, мы прежде жили в обители, принадлежащей ордену святой Бригитты, а ваша девичья фамилия – Роуз. Мое предназначение ограничивается тем, что я должна указать верный путь. Признаться, мне бы хотелось чего-нибудь большего, чем роль ясновидящей. Мне очень непросто во всем этом признаваться, Рут. – Она вновь взяла мою руку и крепко пожала на этот раз. – Вы избранная. Вас избрала Роза. Вы не должны близко сходиться с другими людьми, ибо вы принадлежите Розе. Вы не имеете права говорить от своего лица. Однако не думайте, что быть избранной – это легко. Пусть такая мысль ни на секунду не введет вас в заблуждение.

* * *

Впервые она назвала меня избранной. Я думала об Амалии. Ева? Не скажу, что в ее обществе я всегда чувствовала себя свободно, но ничего большего. Джеки? Она любила играть с Люсьеном и часто говорила о том, что со временем очень хочет иметь детей. Нет, если кто-то из них, то только Амалия. Кое-что я уже знаю. Я выяснила это еще до того, как меня арестовали, и досконально запомнила все факты, так что полиция не смогла заставить меня что-то забыть. Десять лет назад на более чем тысячу мужчин, подозреваемых в совершении убийства, приходилось менее сотни женщин. Это должно было бы свидетельствовать против того, что в преступлении виновата она… или я, но большинство детей убивают их родители, если не биологические, то те люди, которые заменяют им родителей. Качели теперь качнулись в противоположную сторону. Палец обвинительно указывал на меня и Марка. На этой стадии расследования я оказывалась самым малым общим знаменателем. Я могла бы процитировать один параграф: «Убийство детей биологическими родителями случается в одинаковой пропорции как отцами, так и матерями, но в случаях, когда это не биологические родители жертвы, мужчины среди преступников составляют преобладающее большинство». Марк… Поворот стрелки. Амалия… Поворот стрелки. Я.

От этой мысли меня едва не стошнило.

Хью не ответил ни на один из моих вопросов. Я этого не понимала. Что ему это стоило бы? Я не осмеливалась просить у Мальчишки. Он, кажется, теперь меня избегал, избегал настолько, насколько надзиратель может избегать свою узницу. Я тоже испытывала смущение из-за случившегося между нами, но не согласна была лишиться воспоминаний о той минуте ни за что на свете. Желать и быть желанной мужчиной! В этом было нечто особенное! Это все равно что наконец отыскать давно потерянную вещь. Вот только девичье томление, накатив, отступило. Я сказала себе, что по возрасту гожусь ему в матери. И поэтому должна вести себя как его мать, защищая от самого себя, от меня, от Велла… Мне не следует ничего у него просить, как я не стала бы ничего просить у собственного сына. Некоторое время я упивалась своим идеализмом до такой степени, что поверила, будто бы со временем снова смогу стать альтруисткой[23].

Из практических соображений я не могла просить Мальчишку об услуге. Существовала вероятность того, что интернет здесь под колпаком. Мальчишка не сможет ничего для меня выяснить, не рискуя. Чем больше я оглядываюсь назад, тем больше понимаю, что ничего не знаю. Условия моего нелепого содержания со временем стали чем-то обыденным, точно так же как я привыкла к однообразному рациону, одобренному правительством, из крайне урезанного списка продуктов. Одна неделя сменяла другую. Я часами слушала CD-диск, который подарила мне мать Мальчишки. Десять отрывков из произведений классической музыки заполняли собой комнату, смягчая мою душевную боль. Все тревожные места из этих произведений составители просто-напросто вырезали. Однако я ощущала, как засуха, несмотря на непрекращающиеся за окном дожди, иссушает меня. Жажда получить ответы на интересующие меня вопросы стала почти нестерпимой. Жажда иссушила мне горло, а вены надсадно пульсировали в моей голове. Во сне ко мне приходили видения, миражи имен, написанных на воде, но когда я просыпалась, то заставала лишь суховей и зыбучие пески. Ветер может свести тебя с ума. Я это знаю. Я вновь слишком близко подошла к грани безумия. Осталось немного. Охранники – снаружи. Я решаюсь с ними поговорить, но, выйдя из задней двери, возвращаюсь, чтобы убедиться, что она закрыта – не на ключ, поскольку мне больше не разрешают пользоваться ключами, а просто прикрыта. Иногда, когда я особенно рассеянная, я хожу туда-сюда до пяти раз. Сегодня все ограничилось двумя разами.

– Мне бы хотелось обсудить связь с внешним миром.

Я подошла к Третьему и Мальчишке, которые стояли, засунув головы под открытый капот «лендровера». По-видимому, машина сломалась. Парни то включали, то выключали двигатель, вслушиваясь в шум с таким видом, с каким я слушаю мой CD-диск. Заслышав мой голос, Мальчишка быстро обернулся и стукнулся головой о металл. Когда он отнял руку от головы, я увидела на ней кровь.

– Блин!

Мне хотелось сказать ему, чтобы он присел и позволил мне осмотреть рану. Я раздвину его коротко остриженные, торчащие в разные стороны волосы, а потом скажу, что ничего страшного не стряслось…

Третий вытер руки старой тряпкой, в которой я узнала кусок шторы, висевшей когда-то в нашем лондонском доме.

– Что вам надо?

– Я сказала, что мне хотелось бы обсудить связь с внешним миром.

Мальчишка присел на пассажирское сиденье и принялся ощупывать свою голову, предоставив разговаривать со мной Третьему.

– И с кем конкретно вы хотели бы связаться?