Это был бред, паранойя. Но ничего поделать Надя не могла. И когда Егора не было дома, она переворачивала картину лицом к стене.

Она ненавидела – пусть земля будет им пухом – Наталию Медведеву и Мерилин Монро.

Иногда по вечерам Егор пил вино с пряностями под низкий хриплый голос Медведевой. В такие моменты Нади для него не существовало. Он был наедине с голосом – слушал и задумчиво смотрел в окно. Даже если она сидела рядом, все равно чувствовала себя третьей, и это было невыносимо.

А в Мерилин Монро он был в детстве влюблен, собирал ее фотографии и даже рисовал ее портреты. Он всерьез называл ее первой любовью и говорил, что она научила его анализировать свои чувства, делить их на тысячи составляющих, замечать полутона. Потому что, когда сверстники пили пиво за гаражами и с козловатым гоготком запускали руки под юбки прыщавых одноклассниц, Егор сидел дома и, прихлебывая кагор, писал длинные серьезные письма давно умершей Мерилин. Письма у него хранились до сих пор. Однажды Надя попросила почитать, а он ее так строго одернул, что она даже украдкой всплакнула в ванной.

Такое гаденькое, по-мещански мелкое, стыдное чувство. И с каждым днем оно крепло, наливалось ядовитом соком, распускало свои склизкие щупальца. Егор, если бы о нем узнал, наверняка перестал бы разговаривать с женой. Поэтому Надя о своей ревности привычно помалкивала, прятала ее где-то в донной, илистой части сознания. Иногда ей казалось, что ревность, как и любое чувство, которое ты запрещаешь себе пережить или хотя бы выговорить, разбухнет, заполнит до краев ее существо, и в конце концов она взорвется.

Но ненависть к тем, кто имел лишь потенциал, но никак не реальную возможность (а главное – желание) помешать ее счастью, была ничтожной по сравнению с ненавистью к женщинам реальным.

Незнакомка на Арбате с мечтательной улыбкой обернулась ему вслед.

Соседка зачастила под невинными предлогами – то соль ей, паразитке, понадобилась, то два яйца на пирог («А хотите вам потом принесу кусочек попробовать? У меня лучший яблочный пирог в Москве!»), причем вырез на ее халатике день ото дня становился все более откровенным.

Официантка, интимно склонившись, стряхнула хлебную крошку с его рукава.

«Надя, ты сошла с ума! Еще не хватало, чтобы ты ревновала меня к официанткам!»

Подруги.

Это было, пожалуй, больнее всего.

Одна из них присела на подлокотник его кресла и что-то тихо рассказывала, а он смеялся. Надя подавала им чай, мечтая об одном: вот бы можно было воткнуть ножницы ей в руку.

Другая все звонила советоваться по поводу компьютера. Как будто бы в Москве не было студий компьютерной помощи. Звонила, спрашивала какую-нибудь мелочь, а потом они еще долго болтали за жизнь. Надя все-таки не выдержала и однажды сказала ей: «Ну что ты делаешь? Зачем? Ты хотя бы понимаешь, что это подло?» Подруга еще и обиделась. И назвала ее истеричкой. Но хотя бы звонить перестала, и на том спасибо. Дура.

Даже Марианна – проверенный временем товарищ – и та ненадолго оказалась по другую сторону баррикад.

– Марьяша, ну почему ты так наряжаешься, когда к нам приходишь? – однажды в отчаянии спросила Надя. – Ты же просто забежала на кофе, ну на фига тебе шелковое платье, еще и полупрозрачное?

– Но я же всегда так выгляжу! – возмутилась та.

И это была правда – Марианна как раз из тех, кто и мусор выносил на шпильках. В иные времена Надя над этим подшучивала и даже считала, что это – от неуверенности в себе. Все проповедовала: «Любить себя надо любой, даже когда волосы грязные и прыщ на лбу. Опасно любить себя только красивой и выхоленной, потому что жизнь – штука сложная, мало ли что».

А вышло вот как – блестящие рыжие волосы Марианны, ее плоский загорелый живот с брильянтовой «шпажкой» в пупке, ее наряды, похожие на нежное оперение тропических птиц, стали для Нади костью в горле. Ни выплюнуть, ни проглотить.

– И все-таки, почему бы в следующий раз тебе не прийти так, как ходят к подруге на чай все нормальные люди? В спортивном костюме, например, без косметики, с хвостиком? А? – Надя говорила все это и чувствовала себя жалкой, жалкой, жалкой.

– А может быть, лучше тебе к моему приходу наряжаться? – насмешливо предлагала подруга. – У тебя же полный шкаф платьев, а ты все время в джинсах. Почему?

Надя и сама не знала почему. Наряжаться она умела и любила, только вот повседневное самоукрашательство воспринималось пыткой. Бесполезной тратой времени. Вставать на час раньше, чтобы нанести на лицо тон, на скулы – румяна, а на волосы – силиконовый блеск? Целый день прихрамывать на высоких каблуках только потому, что ноги кажутся длиннее и стройнее? Уютному, как пижама, любимому свитеру предпочесть платье, которому весь день придется мучительно соответствовать – держать осанку, втягивать живот? Вот еще, разве она, Надя, не «выше» всего этого, разве она не хочет, чтобы люди принимали ее такой, какая она есть? Чтобы любили именно ее, а не усовершенствованную копию?

Так она всегда думала, но взгляд Егора, который словно ласкал огненные волосы подруги, ручным котенком умиротворенно засыпал в ее отчаянно смелом декольте, заставил ее задуматься. А может быть, она не «выше», а просто ленивая?

– И учти, любой другой человек на моем месте смертельно бы на тебя обиделся и был бы прав, – строго отчитала ее Марианна. – Ты подозреваешь меня, самую близкую подругу, в том, о чем я даже и подумать не могла. И мне приходится оправдываться, а самое противное, что может быть на свете, – оправдываться за то, чего ты не делала.

– Ну прости, – уныло согласилась Надя. – Согласна, я бываю неадекватна. Даже не понимаю, что это со мной. Неужели это и есть настоящая любовь?

– Это – настоящая глупость! – безапелляционно отрезала подруга. – В последние месяцы я тебя не узнаю. Этот Егор твой – манипулятор. Он тебя поработил, ты живешь только им. И страхом его потерять. Он тебя обесценил в твоих собственных глазах. Так нельзя, мать.

– Да что ты говоришь такое? – У Нади даже дыхание от возмущения перехватило. – Мы любим друг друга, рядом с ним я абсолютно счастлива, впервые я встретила мужчину, который…

– Который выдернул из тебя и без того хрупкий стержень. Звучит жестоко, зато правда. Счастливые женщины не просят подруг пострашнее одеться. У счастливых женщин нет такой паники в глазах.

– Бред какой-то… Как будто не про меня… Марьяш, да что с тобой?!. Ну да, я его ревную безумно, но при чем тут он? Дело во мне, такой уж характер… Сама от себя не ожидала.

– Не ожидала, потому что нет у тебя «такого уж характера»! А ревнуешь ты потому, что он дает повод! Постоянно тебя провоцирует.

– Вот глупости. – Надя даже рассмеялась. – Это уж точно не про Егора. Он считает, что ревность – это низко и даже подло. Он бы никогда не стал.

– Да? А тогда почему он смеет так смотреть на женщин в твоем присутствии? Так разговаривать, произносить такие слова? Думаешь, я не заметила, как ты пятнами пошла, когда он сказал, что у меня живот гаремной красавицы? Я тогда отшутилась, но мне было неприятно. Потому что когда муж подруги такое говорит… Это почти как инцест. Противно… А как он смотрит «Фэшн тиви»? Девки идут по подиуму, а у твоего слюни текут.