Выжившие чешские еврейки поддерживали тесную связь. Они обменивались текущими новостями из жизни и историями военных лет, кто что кому сделал и что это означает теперь, когда война закончилась. Они обсуждали трансляцию слушаний по делу Эйхмана[71] в 1961-м, все фильмы о войне: «Ночь и туман» (1959), «Нюрнбергский процесс» (1961), «Ростовщик» (1964), «Магазин на площади» (1965) — и каждую прочитанную книгу. Вероятно, Фрэнси была самой начитанной среди подруг. В Праге она посещала французскую, немецкую и английскую школы и была знакома с классической литературой этих стран. Еще она любила русских писателей. Каждое воскресенье она читала «Нью-Йорк таймс бук ревью» и заказывала книги из Нью-Йоркской публичной библиотеки. Она любила романы Владимира Набокова, а среди авторов, переживших концлагеря, она обожала Примо Леви[72].

Я не знаю, читала ли она книги Ольги Ленгиел, Джизеллы Перл, Владки Мид и других женщин, прошедших через концлагеря и опубликовавших автобиографии в конце сороковых, но я точно помню, что в 1961 году она купила автобиографический роман Здены Бергер «На следующее утро». В 1964 году «Таймс бук ревью» опубликовало рецензию на перевод романа Ильзе Айхингер «Иродовы дети», основанный на ее воспоминаниях о детстве, которое она, будучи наполовину еврейкой, провела в оккупированной Вене. Так Фрэнси узнала, что ее двоюродная сестра Ильзе стала в Австрии известной писательницей. Она написала ей и восстановила контакт с австрийской ветвью Рабинеков, ныне разбросанной по миру, которые считали ее погибшей. На протяжении последующих десятилетий она вновь и вновь рассказывала им свою историю.

Я не знаю, когда Фрэнси задумала написать эту книгу. Возможно, она никогда не переставала думать о той тетради писем к матери, которую она вела в Нойграбене и которую ее заставили сжечь постранично. В середине 50-х она рассказала многое из того, что происходило с ней в лагере: сначала враждебно настроенному немецкому доктору, который оценивал нанесенный ей за время войны вред с целью назначения компенсации, а затем расположенному к ней американскому психоаналитику. В феврале 1974-го она пересказала их в хронологическом порядке для уникального в то время проекта Вильяма Е. Вьенера «Устная история американских жертв холокоста», для которого на аудиопленку было записано более двухсот свидетельств. Ей тогда было чуть больше пятидесяти.

Возможно, именно это возвращение к пережитому подтолкнуло Фрэнси к тому, чтобы завершить свои мемуары. Она назвала их «Туда и обратно» — едкая отсылка к тому путешествию из Праги в Терезин, затем в Освенцим, Гамбург, Берген-Бельзен, Целле и, наконец, снова в Прагу, которое она совершила во время Второй мировой. В предисловии, которое Фрэнси озаглавила как «Объяснение», она пишет: «Почему я чувствую, что должна отдать свой голос великому хору, состоящему из статистических данных, отчетов, психологических исследований и в разной степени успешных осмыслений в литературе и кино? Я не знаю, но, возможно, так я забочусь о своих детях и их поколении, которые кажутся мне такими же беспокойными, какой когда-то была и я. Их раздражает существующее положение вещей, и они ищут утешение в наркотиках.

Как только дочь заметила татуировку у меня на руке, она начала задавать вопросы и с тех пор не останавливалась. Может быть, это вызвано и естественным для девочки отождествлением с матерью. Сыновья никогда не проявляли особого интереса к этой теме. Когда мы касались этого вопроса, они выказывали едва заметное раздражение или скуку.

Дети зачастую ничего не знают о внутренней жизни родителей, о том, что ими движет и какой отклик в них вызывают те или иные события. Я не могу оставить им состояние, но могу попытаться нарисовать честный портрет их матери в молодости и рассказать о том, как я справлялась с жизненными трудностями. Возможно, это даст им понимание природы человека и ужасно развращающей силы власти в руках тех, кто узурпировал ее при содействии равнодушного, запуганного и недовольного населения.

Решающим фактором стала поездка в Колорадо к друзьям, чьи предки обосновались на Западе. Я оказалась среди молодых людей, далеких от событий тех лет. В колледже они изучали историю 20-го века. Факты о Второй мировой поразили их воображение, и они завалили меня вопросами о том, что пережили непосредственные участники этого безумия. Их не сдерживала деликатность старших, и они убедили меня, что их поколение действительно хочет знать, что же со мной произошло, и попытается поставить себя на мое место. Как и мои дети, они отчаянно пытались найти raison d’être[73] в мире, полном несправедливости, насилия и угнетения. Они участвовали в политических акциях протеста, уклонялись от призыва в армию или бежали от реальности. И тогда я подумала, что, возможно, если бы мои современники, особенно в Германии, высказывали бы свои сомнения и мысли более осмысленно и убедительно, то, может быть, мы бы избежали массового истребления и террора гитлеровской эпохи».

В 1973–1974-х годах, когда, как мы думаем, Фрэнси заканчивала свои воспоминания, Германию по-прежнему разделяла Берлинская стена. Ричард Никсон всеми правдами и неправдами пытался усидеть в президентском кресле после слушаний в сенате по поводу Уотергейтского скандала. Движения за права человека, феминистки и война во Вьетнаме разделили Америку. А в Израиле в 1973 году «война Судного дня» вновь поставила под вопрос существование евреев (и, в частности, Марго). Фрэнси и ее клиенты обсуждали эти вопросы во время примерок. Среди них были и беженцы с похожими историями. Но были и американцы, не имеющие никакого отношения к Европе или евреям.

Как и в Праге, Фрэнси и ее клиенты доверяли друг другу. Все знали, что она прошла через концлагерь. Некоторые предпочитали не говорить об этом, но все видели ее татуировку из Освенцима. Возможно, одна из любимых клиенток Фрэнси, известная журналистка Мария Мэнс, упоминавшая ее в одной из своих книг, и уговорила Фрэнси записать свою историю. Другая клиентка, литературный агент Сирил Абельс, разослала рукопись по издательствам. В ответ пришли отказы. В 70-е годы многие американские евреи, и держу пари, что среди них были и те издатели, хотели дистанцироваться от жертв концлагерей. Преподавание истории холокоста в университетах и центры холокоста только зарождались. И только в 1978 году слово «холокост» вошло в язык благодаря всемирно известному телевизионному мини-сериалу. И хотя самый посещаемый музей в Вашингтоне — это Мемориальный музей Холокоста, открылся он лишь в 1993 году.

Еврейки были среди лидеров второй волны феминизма в США, но само движение пока не сильно повлияло на уклад еврейской общины.