Гараж треста «Карелавто» в Петрозаводске, 1930-е гг. Автор съемки не установлен, из фондов Национального архива Республики Карелия

Поскольку карельское руководство должно было каждый год подавать заявки в Москву с указанием точного числа иммигрантов, которые должны были переехать на работу в Карелию, то при формировании планов завоза рабочих из США и Канады многие организации стремились заранее закрепить за собой как можно больше специалистов, часто не учитывая, будет ли действительно для них работа. Именно с такой проблемой столкнулись в 1932 г. североамериканские финны, направленные на работу в республиканский трест «Карелшунгит». Трест был основан руководством Карелии в апреле 1932 г. для добычи шунгита – горючего ископаемого минерала, который предполагалось использовать на ряде ленинградских промышленных предприятий в качестве замены угля. Под эти планы Карелшунгит в 1932 г. заключил договор с Переселенческим управлением о поиске и найме специалистов в США и Канаде, и в том же году в Карелию из Америки приехало 76 человек для работы на рудниках треста. Однако ни одно из ленинградских предприятий так и не перевело свой производственный процесс на использование шунгита, в результате чего завербованные горняки (как иностранные, так и местные) остались без работы[389].

Кроме того, как уже отмечалось, между североамериканскими финнами и руководством их предприятий довольно часто возникали конфликты, особенно на первых порах, поскольку местное начальство не понимало или не принимало тех форм организации труда, которые пытались внедрить иммигранты. Так, в 1932 г. произошел крупный скандал между иностранными рабочими и дирекцией рудника Карелгранита в селе Шокша, расположенном примерно в 50 км к югу от Петрозаводска. Помимо стандартного списка претензий бытового характера (жилищный вопрос, медицинское обслуживание, питание и пр.), переселенцы открыто обвинили дирекцию в саботаже. В частности, они сообщили руководству треста, что им приходится работать в руднике на добыче гранита самыми примитивными орудиями труда – ломами – без специальной обуви и даже рукавиц, в то время как привезенные ими из США машины в течение нескольких месяцев простаивали на складе, а одна даже успела прийти в негодность[390]. Несмотря на эти обвинения, забюрократизированность советской экономики была столь велика, что руководство треста оказалось не в силах заставить управляющего шокшинскими разработками улучшить их бытовые или рабочие условия. Переписка руководства с рудником шла почти полгода и практически ни к чему не привела.

Неудивительно, что в подобных условиях некоторые организации довольно быстро теряли квалифицированных специалистов из США и Канады, которые переводились на другие предприятия, уезжали из Карелии в другие регионы СССР или реэмигрировали. Однако будет упрощением подчеркивать исключительно негативные стороны участия иммигрантов в первой пятилетке. В Карелии они также столкнулись с иным отношением к труду, что способствовало их осознанию себя как активных строителей социализма.

Добыча шунгита, 1930-е гг. Автор съемки не установлен, из фондов Национального архива Республики Карелия

Несмотря на очевидные успехи ускоренной индустриализации, многие трудовые достижения в годы первых пятилеток были следствием жесткой интенсификации труда. Выполнение нереальных повышенных заданий достигалось путем чудовищного напряжения сил рабочих, или, как писал Лев Троцкий, «в огромной степени за счет человеческих мускулов и нервов»[391], что подхлестывалось газетными лозунгами, скорее напоминавшими военные сводки, когда пресса сообщала о «подвигах» и «прорывах» на «трудовом фронте». Трудовой мобилизации были посвящены речи руководящих работников всех рангов, и фраза Сталина о том, что «кадры решают всё», стала одним из символов советской индустриализации[392].

Вместе с тем энтузиазм и самоотверженность миллионов трудящихся в те годы не были выдумкой сталинской пропаганды, а являлись несомненной реальностью того времени. Свидетельства атмосферы массового трудового воодушевления можно отыскать и в художественной литературе 1930-х гг., и во многих личных документах – письмах, дневниках, воспоминаниях. Восторг созидания, ожидание счастья, справедливости и братства были эмоциями того времени – продуктами советской культуры, но одновременно и неотъемлемой частью личного опыта миллионов советских людей. Советское руководство рассматривало массовый энтузиазм как ценный рабочий ресурс и активно апеллировало к нему – сначала через внедрение ударничества и социалистического соревнования, а в годы второй пятилетки через поощрение стахановского движения. В то же время в этом исключительном напряжении человеческих сил был элемент социального контракта, и он относился не только к материальному поощрению ударников и подспудной реабилитации идеологии потребления, которые нашли выражение в одной из расхожих фраз Сталина, произнесенной им на Первом всесоюзном совещании стахановцев в 1935 г.: «Жить стало лучше, жить стало веселей»[393]. Для советских людей – по крайней мере для тех из них, кто освоил и воплотил в себе социалистические идеи культуры и прогресса – энтузиазм был эмоцией, позволявшей им преодолевать «временные трудности», которые стали неотъемлемой частью жизни и работы в СССР начала 1930-х гг.

Иностранные рабочие, какими бы странными ни казались им порой методы организации труда, после приезда в СССР не могли не проникнуться атмосферой времени и сразу начинали активно включаться в советские ритуалы, нарративы и практики. Например, следующий фрагмент воспоминаний Вильо Нурминена, рабочего Лыжной фабрики, приехавшего в Карелию из Канады, показывает, как североамериканские иммигранты впитывали новые социалистические ценности и идеалы: