Карелия не могла оставаться в стороне от общесоюзных процессов. Потеря экономической автономии сказалась и на проведении в жизнь переселенческой политики. Изначально республиканские власти стремились завезти в Карелию как можно больше квалифицированных специалистов разных профессий, что соответствовало планам по созданию сбалансированной республиканской экономики, в которой разные отрасли производства могли бы развиваться относительно равномерно. Однако в новой модели плановой централизованной экономики все местные ресурсы должны были подчиняться задаче ускоренной индустриализации СССР, что на практике подразумевало интенсивную эксплуатацию ключевых, наиболее прибыльных региональных отраслей промышленности или сельского хозяйства. Для Карелии такой отраслью оказалась лесная.

При этом общесоюзные наркоматы не были заинтересованы в экономическом развитии северной республики, требовавшем повышенных капитальных затрат. Вместо этого лучшим способом справиться с несбалансированностью региональных экономик объявлялось централизованное распределение ресурсов и потребительских товаров. За годы первой пятилетки в Карелии не было построено ни одного предприятия по механической обработке и химической переработке древесины, хотя первоначальные планы предусматривали постройку пяти новых лесопильных заводов, пяти целлюлозно-бумажных и четырех лесохимических[342]. Все планы свелись к постоянному наращиванию объемов заготовки леса, продажа которого за границу могла обеспечить приток валюты, необходимой для нужд индустриализации. Фактически, вопреки планам республиканского руководства, Москва превращала Карелию в поставщика сырья для развития промышленности в других регионах страны[343].

Высокие планы по заготовке древесины, спускаемые сверху, привели к изменению структуры иммиграционного потока в пользу лесных рабочих. Более того, для выполнения планов многих североамериканских рабочих других специальностей начали отправлять на лесозаготовки, подчас против их желания. Как уже отмечалось, в лесной отрасли трудилось свыше 60 % североамериканских финнов, и именно здесь их вклад в экономику республики оказался наибольшим.

Исторически заготовка леса в Карелии была сезонной работой, осуществлявшейся зимой и ранней весной: при отсутствии дорог вывозить лес с места рубки можно было только зимой, используя лошадей и санные пути, после чего во время весеннего половодья древесину сплавляли по мелким порожистым рекам. Основной рабочей силой в лесу были крестьяне, для которых лесозаготовки являлись побочным заработком в свободное от сельскохозяйственной деятельности время. Работа велась по старинке, обычным инструментом – двуручными пилами и топорами, которые крестьяне использовали в своих хозяйствах.

Канадские лесорубы в общежитии Матросского лесопункта.

Пос. Матросы, 1930-е гг. Автор съемки не установлен, из фондов Национального архива Республики Карелия

Массовый завоз сезонных рабочих ситуацию не менял – их производительность труда была ниже производительности местных рабочих на 20–30 %[344]. Без профессиональных кадров лесорубов и с примитивным инвентарем осуществить амбициозный план лесозаготовок в промышленных масштабах было невозможно. Знания, опыт и профессиональные орудия труда североамериканских переселенцев имели революционное значение для становления лесной отрасли Карелии и в конечном итоге оказали влияние на лесную промышленность всего СССР.

Уже к осени 1932 г. в тресте Кареллес трудилось 1049 рабочих из Америки (с членами семей – 1742). Большая часть из них работала на лесопунктах, расположенных недалеко от Петрозаводска (Матросы, Лососинное, Шуя, Вилга), однако несколько групп (288 лесорубов, с членами семей – 473 человека) были направлены

в отдаленные северные лесопункты Сегозерского (Тумча), Тунгудского (Луголамбина) и Ухтинского (Ухта) районов[345].

Контраст между местными и североамериканскими лесорубами был существенным. Если в целом по республике в 1931 г. средняя производительность труда карельских лесорубов составляла 4,3 кубометра леса в день на человека, лесных рабочих из других регионов – чуть больше 3 кубометров, то производительность труда североамериканцев достигала 8,5 кубометра[346], а на образцовом Матросском лесопункте уже тогда канадским рабочим удалось добиться уникальной по карельским меркам производительности – 12 кубометров леса в день на человека[347].

Во многом столь высокая производительность труда достигалась использованием специализированных инструментов – лучковых пил, двуручных поперечных пил и так называемых канадских (или американских) топоров. Знаменитый канадский топор с узким лезвием и длинным топорищем, изготовленным из прочной хорошо полирующейся древесины, подходил для любых лесных работ. Лучковые пилы шведского дизайна, дававшие самый узкий пропил, позволяли вальщикам леса работать по одному и заметно уменьшали расход их усилий. Технические характеристики американских двуручных пил «кроскотов», или «роскотов» (от английского «crosscut (saw)» – «поперечная (пила)»), также были на порядок выше обычных двуручных пил[348].

Многие североамериканские лесорубы почти весь необходимый инвентарь привозили с собой, иногда даже по 2–3 комплекта. Везли и столярный, слесарный, пилоправный инструмент. Кроме того, пилы и топоры закупались Комитетом технической помощи на средства машинного фонда: уже к июню 1932 г. трест «Кареллес» получил инструментов на сумму около 20 тыс. американских долларов[349].

Раскряжевка дерева лучковой пилой канадским рабочим.