В это время на набережной Невы перед подъездом училища толпа выросла уже в несколько тысяч человек. Теперь главную массу составляли солдаты лейб-гвардии Финляндского полка и 180-го пехотного запасного батальона. Большинство из них были вооружены. Настроение – угрожающее. Внизу, на лестнице у входа в вестибюль, одиноко стоял адмирал Карцев и разговаривал с группой вооруженных солдат. На улице бушевала толпа. Адмирал объяснял делегатам, что в здание он толпу не пустит, но если им нужно оружие, то он прикажет выдать им некоторое количество винтовок. Он надеялся таким образом избежать разграбления вверенного ему имущества. Одновременно адмирал крикнул толпе, чтобы они выбрали несколько человек, которых проведут по всем помещениям, и они смогут убедиться, что в здании пулеметов нет. Отделилось несколько человек, и среди них парочка наглых, курчавых типов, явно переодетых в солдатскую форму. Адмирал приказал генерал-лейтенанту Бригеру провести делегатов по всему зданию, и они удалились.

В этот момент и случилось непоправимое. Адмирал остался один на подъезде. Немного дальше стоял мичман Фусс. Толпа наглела и возбужденно напирала на адмирала. Неслись крики, угрозы, ругательства. Из массы выделились трое – прапорщик с красным бантом, рабочий и расхлыстанный, наглый солдат, который и крикнул адмиралу:

– Мы, вишь… желаем…

На что вышедший из себя адмирал громко ответил:

– Я тебе не «вишь», а адмирал, ваше превосходительство… Встань смирно, руку под козырек! Теперь говори, что тебе надо.

Ошалелый герой революции подтянулся, поднес руку к козырьку, но так и остался стоять с открытым ртом. Говорить ему не пришлось. Страшный удар ружейным прикладом в голову свалил с ног адмирала. На него быстро накинули шинель, связали и бросили в стоящий недалеко автомобиль.

Делегаты с генерал-лейтенантом Бригером обходили помещения. Вели себя сравнительно прилично, руками ничего не трогали. О случившемся у подъезда еще ничего не знали. Когда подошли к дверям, ведущим в Столовый зал, то услышали там страшный шум и крики. Оказалось, что толпа прорвалась внутрь здания и коридорами влилась в зал. Кричали и требовали пулеметы.

– Вы ищете пулеметы, а их у нас нет! – крикнул им генерал-лейтенант Бригер.

Один из делегатов, вольноопределяющийся, заявил, что он сам видел пушки и пулемет. Очевидно, он говорил об учебно-артиллерийском классе, что ему и разъяснили, но он продолжал настаивать, что пулемет настоящий, а не учебный. Тогда стоявший рядом унтер-офицер Финляндского полка, презрительно взглянув на знатока военного искусства, сказал ему:

– Эх ты, голова! Где ты видал, чтобы на игрушечном пулемете обучались солдаты? Сам ты, видно, пулемета и не нюхал. Генерал правду сказал: учатся всегда на настоящих. – И, повернувшись к толпе, крикнул: – Нечего нам тут в столовке делать! Выходи на улицу, да на двор. Там у нас больше дела будет.

Толпа стала медленно и неохотно выходить, но в результате здание очистилось, и все двери были заперты. Только еще раз улица ворвалась в сад через ворота на 12-й линии. Были разгромлены арсенал и склады продовольствия. Свои помещения и свое оружие гардемарины и кадеты отстояли.

Пленение директора, грабеж арсенала и кладовых в какой-то степени, очевидно, удовлетворили мятежников, а решительный отпор повлиял отрезвляющим образом. Толпа отхлынула от здания и очистила набережную, Генерал-лейтенанту Бригеру удалось соединиться по телефону с начальником Главного морского штаба, который передал ему приказание морского министра вступить в исполнение обязанностей начальника Морского училища:

Как характерно это приказание для тех трагически-нелепых дней…

В этот же день гардемарины и кадеты были распущены по домам, до дальнейшего распоряжения. В этот день закончилось 216-летнее служение Навигацкой школы Российской Империи и Императорскому флоту.

Занятия возобновились 2 апреля 1917 года. Внутри жил еще не сломленный дух и товарищеская спайка. За стенами училища шла агония. Преступно-бездарное Временное правительство рухнуло, увлекая за собой все, что с таким трудом отстояли истинно русские люди в дни революционной катастрофы.

29 января 1918 года народный комиссар Троцкий (Бронштейн) одним росчерком пера объявил: установленный царскими законами Российский флот считать распущенным. Было закрыто и «гнездо Петрово».

* * *

…Огонь. Море огня. А за огнем удар, взрыв, от которого вздрогнуло все тело и захватило дыхание. Карцев знает, что это взрыв мины «Властного», попавшей в японский миноносец. Глухую, штормовую ночь и вой ветра рвут грохот боя и огонь. На гибнущем японском миноносце ярко сверкнул луч прожектора и вдруг резко метнулся в небо. Карцеву ясно, что мина попала в кормовую часть миноносца, нос которого начал подыниматься с погружением кормы. Он видит в бинокль, как командир японского миноносца на мостике подымает руки вверх, что-то кричит. Он гибнет. Но бинокль у Карцева силой взрыва давно вырвало из рук, в руках ничего нет, пальцы судорожно двигаются в пустоте, стараясь навести бинокль на фокус. Разжать пальцы, опустить руки невозможно. Волна с силой ударила в борт и взметнула столб воды. Лицо у него мокрое, теплая, липкая соль на губах. А потом настало самое страшное. Корма «Властного» взлетела вверх на волне, и весь миноносец задрожал. Корма застыла в воздухе и не опустилась. Винты работали все быстрее и быстрее и с страшным шумом с кормы стали приближаться к мостику. Все ближе и ближе. Шум их рвал голову на части и причинял невообразимую боль. Вот они совсем рядом. Боль, отчаяние, страх – и в этот момент нос и мостик «Властного» быстро погружаются в море. Мрак, тишина, покой…

Первый проблеск сознания – бледный свет и неясный шум. Потом тело почувствовало вес, и стали постепенно вырисовываться контуры большого помещения и людей. Чувство тупой головной боли не покидало, но сознание возвращалось и ужас перед случившимся начинал заглушать физическое страдание. Посмотрел вокруг себя: большие окна, старинная мебель, зеркала. Где он? На диванах, на креслах, на стульях у стола много людей. Молодые, средних лет, старики, в различных формах военные, штатские. Одни из них что-то оживленно обсуждают, другие, в немом отчаянии, сидят неподвижно, молча, склонив головы на грудь. Адмирал некоторых узнает. Сановники, сенаторы, министры, генералы, высшие чиновники и среди них несколько молодых офицеров. Почему они все здесь? Двери непрерывно раскрываются, пропуская входящих и выходящих военных, прилизанных, в новенькой, с иголочки, форме, деловито шныряющих по всем направлениям. Снаружи доносятся крики, шум, лязг оружия. Кого-то приводят, кого-то уводят. Одни резко протестуют, другие молчат или с недоумением разводят руками.

Адмирал замечает, что погоны у него сорваны, воротник кителя расстегнут, недостает нескольких пуговиц. И тогда, как молния, больно поражает сознание, что он обесчещен! Ему говорят, что он в Таврическом дворце, в Государственной Думе, куда его привезли как врага революции, как приспешника царизма, что его будет судить суд революции, что власть теперь в руках Государственной Думы, то есть народа, и что Император должен быть низложен.