И опять шум винтов «Властного» стал приближаться, настойчиво и мучительно отбивая такт: никогда… никогда… никогда… Он, Карцев, – слуга Императора. Служа Императору – служил России. Мыслить иначе – значит изменить. Как ребенок, попался он в руки врагов престола и Родины. Выход один – смерть.

Короткий проблеск сознания сменился вновь волной нарастающего отчаяния. Адмирал заметил большой тупой карандаш, лежащий на столе. Крадучись, притянул его к себе, поставил перпендикулярно на стол, крепко зажал в кулаке правой руки и, сильно размахнувшись головой, ударил виском об острие карандаша. Удар был силен, но не смертелен. Когда его привели в чувство и повели на перевязку, он вырвался и набросился на стражу, стараясь вырвать винтовку, с криком: «Я вам покажу, как умирает русский адмирал». Солдаты искололи его штыками. Очнулся в госпитале, где ему наложили швы на раны. Зашил раны мальчишка-большевик, выдававший себя за врача и называвший себя Раскольниковым. Раны были зашиты варварски, без дезинфекции, и началось нагноение. Тогда вмешалась в дело жена адмирала, Мария Ивановна. Она добилась того, чтобы раны были расшиты, была бы сделана дезинфекция и чтобы адмирал прошел нормальный курс лечения. Она добилась, чтобы ей позволили ухаживать за мужем в военном госпитале. Из военного госпиталя последний начальник Морского училища Российского Императорского флота вице-адмирал Виктор Андреевич Карцев, вышел сломленным, физически и духовно, человеком.

* * *

При большевиках Виктор Андреевич служил некоторое время в Пулковской обсерватории.

Вся семья Карцевых являлась заложниками за бывшего морского министра Григоровича – тестя Виктора Андреевича. Адмирал Григорович был выпущен за границу и жил во Франции, в Ментоне. Умер адмирал Григорович в 1928 году.

С кончиной бывшего морского министра, за которого Карцевы служили заложниками, начался для них последний крестный путь. Карцевых арестовали и отправили в ссылку на север, в Архангельск. По сведениям, они там пробыли недолго. В 1929 году Виктор Андреевич был убит, ему шел 61-й год. Вдова с сыном вернулись в Петроград.

Вся семья Карцевых была исключительно религиозна. Сын их, Андрей, прислуживал в церкви при богослужениях. Узнав об этом, комсомольцы избили слабого мальчика. Сильное потрясение вызвало припадки эпилепсии, а впоследствии он ослеп, но по молитве огорченных родителей перед чудотворным образом Скорбящей Божией Матери он получил полное исцеление. Юноша Андрей постригся в монашество с именем Алексий.

По возвращении в Петроград мать и сын принимали участие в приходской жизни церкви. Это продолжалось недолго. В 1930 году инок отец Алексий был арестован, а в 1931 году расстрелян вместе с другими священнослужителями. Мать его, Марию Ивановну, также судили и сослали на Соловки. Дальнейшая судьба ее неизвестна.

* * *

Мертвый город на берегах Невы. Могучая река, окованная в «Елисаветинский гранит», величаво катит свои воды в открытое море. Опустевшие, разграбленные дворцы и особняки, как мертвыми глазами, смотрят своими окнами на набережную. Жутко ночами, пустынно. Горе, слезы, голод и смерть притаились в обезумевшем городе. Редко слышны торопливые шаги запоздавших прохожих, и только ветер свободно, весело и беспечно, как и прежде, гуляет по опустевшим, заплеванным подсолнечной шелухой проспектам, улицам и скверам. Быстро и низко несутся разорванные тучи – точно им неприятно задерживаться над этим страшным, пустынным городом. Иногда любопытная луна заглянет в разрывы между тучами и бросит вниз свой бледный луч. Пусто в Петербурге, пусто…

В такие ночи, поздней осенью 1917 года, на Сенатскую площадь часто осторожно пробирался человек: высокий, сутулый, с непокрытой седой головой и взлохмаченной, запущенной бородой. Одет он неряшливо и чрезвычайно худ. Его темная фигура, стараясь держаться в тени, всегда стремилась достигнуть одного и того же места: глыбы гранита, на котором вздыбленный конь и на коне грозный, прекрасный всадник – Медный всадник. В неясном свете луны, и конь и всадник, точно призраки, плыли над землей, а на граните фосфорическим светом горели слова: «Petro primo – Catharina Secunda».

Подойдя к памятнику, старик цепко хватался за ограду руками, старался заглянуть в лицо всадника и начинал что-то говорить быстро, тихо, невнятно. Потом начинал горячиться, протягивал вверх руки, о чем-то просил, умолял, требовал, кричал… Наконец в безысходном отчаянии падал на колени и горько плакал. Слезы падали на чугун и гранит, их быстро сушил ветер.

По набережной идет патруль. Нечесаные, лохматые, неопрятно одетые, волоча винтовки по земле или закинув их на веревках за плечи, лениво плетутся во мраке ночи красноармейцы. Услышав шум у памятника, сворачивают на площадь. Стоят и смотрят, как бьется в немом отчаянии, размахивая руками, темная фигура старика. Молодой курносый красноармеец скинул винтовку с плеча и дослал патрон.

– Стрелить, штоль… – бросил равнодушно.

Пожилой красноармеец, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, рукой отвел его винтовку.

– Не трожь. То их какой-такой морской генерал бывший. Ума, значит, решился. Негоже таких убивать. Грех, паря!

Молодой пожал плечами, сплюнул и стал крутить козью ножку.

– Мне што? Нехай. Скушно только…

И пошли дальше, страшные, не ведая, что творят…

Когда приближался рассвет, старик устало подымался, сгорбившись, понурив голову, плелся прочь от памятника и скрывался в улицах еще спящего города. Потом он перестал приходить.

Медный всадник по-прежнему, вздыбив коня, висит над бездной и смотрит в неведомое будущее, а неугомонный ветер, который что-то знает, поет по улицам его бывшей столицы свою нудную песню:

«Быть Петербургу пусту… пусту…»

Сан-Франциско

1960 г.

В 1 час 30 минут пополудни 14/27 мая 1905 года броненосец «Князь Суворов» под флагом свиты Его Величества генерал-адъютанта вице-адмирала Зиновия Петровича Рожественского, войдя в Корейский пролив между островом Цусима и Японией, лег на курс норд-ост 23.

По сигналу с флагмана на этот курс легла и вся, следовавшая ему в кильватер, вторая эскадра Тихого океана.

Курс норд-ост 23 до конца Цусимского боя отменен не был. И на другой день он был повторен адмиралом Небогатовым, старавшимся с остатками эскадры прорваться во Владивосток.

Этим курсом, объятая пламенем, в грохоте орудийных залпов, под крики «ура» погибающих моряков, русская эскадра вошла в огонь Цусимы и… сгорела. Сгорела в очистительном огне, как жертва, принесенная на алтарь будущего возрождения Русского флота.

Маленький остров Цусима. Неприветливые воды, омывающие берега его. Огромное кладбище стальных гигантов и 5045 русских моряков. Бескрестная могила…

Могила тех, кто много лет тому назад испил до дна горькую чашу страданий, разочарований и почти всеобщее негодование.