Глава 1. Все прочее — литература

Давайте отвлечемся от ужасов и поговорим о прекрасном.

Было бы странно полагать, что век потрясений не затронет область художественного слова. Вопрос в том, в какой степени изменится эта область и в каких аспектах: читательских или писательских практик, восприятии текста, субъектах письма, жанровой парадигме.

XVII век изменил почти все.

«В древнерусский период текст предстает как essentia, с XVII в. и в Новое время он воспринимается как existentia»[15]. Так, в Средние века текст понимался как «явленность сущности», его критика немыслима, поскольку создание текстов — прерогатива божественного сознания, человек лишь орудие, скриптор. Текст — это традиция, как «от отцов пошло», и переделывать его невозможно априори. Однако начиная с XVII в. в русской культуре бытует и другая идея текста: «Всякий текст относителен, его можно критиковать, соотносить с другими текстами, каждый раз новыми; он всего лишь источник информации, которую достаточно поверхностно знать и не обязательно глубинно ведать, достаточно проговорить известное. Теперь текст не перерабатывается — теперь пишется новый текст»[16].

XVII в. — век необычайной пестроты литературных жанров. Получив в наследство систему средневековых литературных жанров, XVII в. с его историческими событиями аккумулирует творческие способности людей, и так возникают новые жанры, предназначенные для частного чтения.

Записная книжка новгородского купца Никифора Кошкина. 1677–1702 гг.

Литература после Смуты открывает человеческий характер: теперь человек может быть не только априори добрым или злым — он может меняться в течение жизни, характер его становится амбивалентным. Внутренний конфликт человека может стать причиной исторических событий — как, например, в случае с Борисом Годуновым.

Героем литературного произведения становился не только общественно значимый человек, но и обычный представитель народа. Происходящие исторические события (Смута, административные и экономические реформы Алексея Михайловича, бунты) определили появление новых литературных памятников, посвященных конкретному историческому событию или даже одному лицу.

Коллектив авторов также изменился: благодаря сочинениям, написанным очевидцами и участниками Смуты, а не только монахами, литература становится все более авторской, теряя прежнюю анонимность. Автор открыто заявляет о себе и о своей позиции — мыслимо ли это прежде?

Знатоки древнерусской литературы скажут мне: а как же сочинения Курбского и Грозного? А как же Мономах? И будут правы. Но то — исключения из правил. Средневековая литература характеризуется особым отношением к автору: это исполнитель воли божьей, скриптор, и у него нет своего мнения, и показывать свой лик он также не должен — потому преобладающая часть средневековой литературы анонимна.

Симеон Полоцкий. Жезл правления. 1667 г.

Появляются и новые жанры: бытовая повесть, демократическая сатира, автобиография, вирши. Создается литература для развлекательного чтения: пародии на судебные процессы (эти вещи вы наверняка читали в школе: «Повесть о Ерше Ершовиче», «Повесть о Шемякином суде»), пародии на деловые документы (челобитные), на путники и дорожники, на лечебники («Лечебник на иноземцев») и даже на тексты церковного богослужения (изумительная «Служба кабаку» с артикулированной истиной «Многи скорби с похмелья живучи бывают»).

Не хочется ограничиваться сухим перечислением, поэтому рассмотрим особенности пары произведений.

«Лечебник выдан от русскихъ людей, как лечить иноземцовъ и их земель людей; зело пристойныя лекарства от различных вещей и дражайших» — это пародия на современные ему лечебники, то есть сборники рецептов от разных болезней. Уже название намекает нам на лукаво улыбающегося в усы автора.

В канонических лечебниках рецепт должен был иметь название, в котором описывалось действие лекарства, а далее указывался способ приготовления и применения. Автор «Лечебника на иноземцев» заимствовал форму подлинного лечебника, однако использовал творчески, задействовав языковую игру. И, самое главное, единственной целью этого опуса был только смех (и, возможно, удовольствие творца).

Например, уже первый рецепт дает представление о характере пародии:

«Когда у кого заболит сердце и отяготеет утроба, и тому пристойныя статьи:

Взять мостового белого стуку 16 золотников, мелкаго вешняго топу 13 золотников, светлаго тележнаго скрипу 16 золотников, а принимать то все по 3 дни не етчи, в четвертый день принять в полдни, и потеть 3 дни на морозе нагому, покрывшись от сольнечнаго жаркаго луча неводными мережными крылами в однорядь. А выпотев, велеть себя вытереть самым сухим дубовым четвертным платом, покамест от того плата все тело будет красно и от сердца болезнь и от утробы теснота отидет и будет здрав».

Среди ингредиентов указаны несуществующие «вещества» (вешняго топу 13 золотников), а среди способов применения указывается уж совсем абсурдное «потеть на морозе нагому». Несмотря на вполне традиционную форму рецепта (есть болезнь — берем ингредиенты — применяем определенным образом), «Лечебник» вызывает смех невозможностью состава, который придумывает автор. В качестве ингредиентов можем найти и «медвежий рык», и «орлово летанье», и «кошечье ворчанье».

Но чем ближе к концу произведения, тем больше «рецепты» становятся похожими на развернутые народные пословицы или абсурдные анекдоты в стиле Хармса. Мои любимые — седьмой и девятый рецепты:

7. Есть и пить довольно, чего у кого привольно, сколь душа примет, кому не умереть — немедленно живота избавит.

9. А буде которой иноземец заскорбит рукою, провертеть здоровую руку буравом, вынять мозгу и помазать болная рука, и будет здрав без обеих рук.

«Калязинская челобитная» — пародия немного иного типа, чем «Лечебник». В челобитной есть колоритные персонажи, смешные ситуации, повествование в прямом смысле слова. Авторы челобитной позаимствовали форму у делового жанра жалобы, подаваемой в вышестоящие инстанции. В них указывались адресат и адресант, обстоятельства, которые вынудили обращающегося писать жалобу, просьбы и концовка.

В «Калязинской челобитной» присутствуют все эти элементы. Так, мы узнаем об адресате — епископе Тверском и Кашинском Симеоне, и адресантах — черной дьякон Дамаско с товарищами. Жалуются они на архимандрита Калязинского монастыря Гавриила. Авторы челобитной гиперболизируют те приемы, которые использовались в деловом тексте, приправляют это иронией, раньше не присутствовавшей в древнерусской литературе, и получают комический эффект.

Дьякон с товарищами жалуются на злополучного архимандрита, не дающего жить им «праведной» жизнью: «Живет он, архимарит, не гораздо, забыл страх божий и иноческое обещание и досаждает нам, богомольцам твоим. Научил он, архимарит, понамарей плутов в колокола не во время звонить и в доски колотить, и оне, плуты понамари, ис колокол меди много вызвонили и железные языки перебили, и три доски исколотили, шесть колокол розбили, в день и ночью нам, богомольцом твоим, покою нет». Будь воля монахов, они бы эти колокола на вино обменяли, чтобы лучше спалось. Архимандрит то по ночам в кельи к братии посылает старца, когда те «круг ведра с