– Вести тревожные, – согласился личный духовник Нади ван Гог. – Я вижу, что не зря приехал. На многое глаза мне открыли… Только к чему? Вам-то какая выгода?

– Такая же, как тебе, – тихо ответил за всех Кристиан. – Если мы, конечно, в тебе не ошиблись. Разве есть выгода в том, чтобы за Россию жилы рвать?

– Прости, не хотел я вас обидеть. – Патриарх встал, побродил по скрипучим доскам, заложив руки за спину. Никто не мешал его раздумьям. – Что же вы предлагаете? Союз? Войну совместную? Заговор?

– Я могу собрать Совет всех родов, – Мама Анна говорила, словно ни к кому не обращаясь, щурилась на огонь. – Всем Качальщикам нужен мир. Нам нужна уверенность в будущем детей. Я не слишком люблю Артура Кузнеца, но пока он у власти, наши дети под защитой… Мы можем обещать, что все крестьяне на севере страны поддержат его.

– И все те, кто верит слову Просветленного, поддержат его, – как эхо, откликнулся Цырен.

– Мы тоже кое-что можем. – Дед Касьян оглядел присутствующих, словно решая, стоит ли их вводить в курс дела. – Мы можем сделать так, что Кузнеца поддержит татарский хан.

Несколько секунд все молчали. Переваривали сказанное. Ведь только что старший Озерник признал связь колдовских семей с казанской верхушкой. Связь, которую долгие годы обе стороны отрицали. Но недаром шептались знающие люди, что в волжских плавнях, в степях под Джалилем и в Бугульме хан Халитов покрывает беглых ладожских волхвов. Видать, имелись у казанской власти свои интересы так поступать, видать, требовался ей тайный зуб против Петербурга!

– Ну и что с того? – фыркнул кто-то из младших соборников. – Халитов и так поддерживает центральную питерскую власть…

Патриарх нетерпеливо остановил своего помощника взмахом руки.

– Вы сумеете уговорить Халитова, чтобы он присягнул царю?

Слово было произнесено. Словно молния ударила за окнами или запоздавшая зарница осветила парк.

– А мы его уже уговорили, – блеснул улыбкой Касьян. – Они же там не дурни, в Казани. Выберут думские нового президента… да вот хотя бы того же папу Саничева или Кирилла Лопату, и всё – конец татарской вольнице. Лопата на всех магометан волком смотрит, он их давно в казахские степи выкинуть предлагал…

– Но… одно дело президент, а совсем другое – корона. Президента выбрать можно. Там ведь, на юге, не только Казань. Там башкиры, чуваши, там половина кавказников и тысяч триста степняков, казахи, таджики, узбеки. Они идут и идут, просачиваются через все кордоны. Одни бегут от Карамаз-паши, другие бегут от ферганских и джамбулских баев, третьи просто бегут к нам, потому что в России сытно и мирно. Вы думаете, я в Лавре сижу, мух давлю и ничего не вижу, не слышу?.. Эхе-хе, грехи наши… Чем их пронять? Царской властью? Чем она им слаще?!

– Это будет белая власть, – тихо ответил Кристиан.

– Как ты сказал? – встрепенулся глава церкви.

– Белая. Белая власть от Белого царя, – пояснил отшельник. – А царь Белый придет к ним с белым знаменем.

– При чем тут белое знамя? – непонимающе уставились соборники. Только Дед Касьян не удивился, рассмеялся даже, потер руки. Он-то от своего брата Саввы знал о белом знамени, которое хранилось в одной далекой могиле…

– Белые знамена татарский хан раздавал когда-то русским князьям, – улыбнулся Хранитель памяти. – У меня есть способ найти настоящее белое знамя, которое успокоит всех.

– Вы хотите, чтобы я подговорил гвардию к перевороту? – задумался патриарх.

– Ты не заговорщик, ты – спаситель страны, – отчеканил из темного угла Исмаил. – Мы всем будем говорить, что идем за святой церковью, за пастырем нашим.

– Не только гвардию, – вставил Касьян. – Одной гвардии мало. Я так полагаю, все командиры резервных полков за тобой пойдут. И пограничная стража, и тюремная стража, и Налоговая палата. А это уже сила.

– Из министерских тоже немало людей порядочных, твердых… – задумчиво начал рассуждать митрополит. – Владыко, дозволь слово сказать. Ко мне уже приходили, да не стал тебя беспокоить. Министр по транспорту, по горному делу заходили, директора департаментов тоже… люди воцерковленные, серьезные, не шваль какая из этих… ли… либералов, прости господи… Тоже опасаются, как бы на новых выборах чего дурного не вышло. Как бы дурня какого к присяге не привели…

– Слушай, соборник! Мы предлагаем то же, что и ты. Ты сам хочешь, да только вслух произнести робеешь. – Дед Касьян тряхнул костяными амулетами. – Россия устала от раздоров. Страну разорвут на части, если Дума не выберет снова Кузнеца. Мы предлагаем тебе не заговор, а договор. Пока что на словах.

– Белого царя выкликнуть? – с места в карьер перешел патриарх. – Кузнец не согласится! Я уже подступал к нему.

– В армию продали восемь тысяч пар гнилых сапог, – скороговоркой начал загибать пальцы Дед Касьян. – Три вагона гнилой картошки матросы сбросили с корабля, не жрамши, Савва был при сем. Баранину с червем привезли, масло зато доброе, но по весам не хватает, недобор. Ремни хреновые, порох хреновый, вода и та гнилая поставлена! Половины бинтов в коробах недосчитались, когда первых раненых приняли… Половину всего этого президенту не докладывали, чтоб на месте сердце не порвал. Но мне-то Савва по ночам всё говорит. Воры вокруг него, сплошь падальщики, псы поганые…

– Некуда ему деваться, один он, – вздохнула Мама Анна. – Книга наша не врет. Под белым знаменем о девяти хвостах вернуться должен царь. Тогда воров воронам отдаст, а псов – волкам, так сказано. Не исполнит пророчества – конец России, разорвут. А нам тогда что – в тайге прятаться? Ждать, пока басурманы, да степняки, да англичане придут тайгу – вместе с нами – корчевать?!

– Дайте мне неделю, – патриарх тяжело поднялся. – Я соберу всех, в ком еще честность есть. Я с вами.

Он протянул руку. Митрополит ойкнул, но тут же затих.

Три ладони ударились одна о другую. Белая, холеная, с золотом. Смуглая, с седым волосом, запястье в деревянных браслетах. Широкая, татуированная змеем, с железными перстнями на пальцах.

– Холодно что-то, – впервые улыбнулся соборник. – Ну… теперь давайте о Наденьке ван Гог говорить. Что вы там такое задумали, с чем я сам не справлюсь?

– Наташа, ты только глянь, грозища какая! Обалдеть! Куда я в такую мокрень попрусь? Вина ребята сами прихватят, покушать у нас и так полно, а?

Артур бережно отложил книгу, укутал сигарету в кулак и приоткрыл окно. Взрослый Коваль никак не мог точно припомнить этот день, удаленный от него на полтора столетия. Сейчас казалось удивительным, что он тогда курил и не давился, и что имелось полно времени для чтения толстых книг, и что по радио наяривал Шуфутинский. Коваль моментально вспомнил певца, как он выглядел, как себя вел на сцене, и даже припомнил слова песен, хотя никогда раньше не был поклонником шансона. Ему невыносимо остро захотелось оглянуться назад, в глубину квартиры, потому что там была Наташка, его Наташка, за смерть которой он всю вину взвалил на себя…