Подарил мне небольшую коллекцию своих поделок. Тем самым сделал из меня соавтора. Две скульптурки дала Окулине прибить к стене – использовать как вешалки, но вот с остальными поделками моё воображение забуксовало. Была среди подарков огромная чага с извилинами. Вспомнилась голова из «Руслана и Людмилы». Может, грузом назначить, бумаги прижимать? Не найдется у нас такого вороха бумаг. Голова отправлена в кладовку.

Другую чагу – изящную, похожую то ли на древнерусскую круглую ладью без дна, то ли на кокошник – я перепробовала: в качестве ещё одной вешалки, потом подсвечника, потом – оправы для стеклянной банки-вазы. Всё не то. Но эту волнистую и по-деревянному уютную вещь не хотелось выпускать из рук. Подошла к зеркалу, надела чагу на голову – она мягко облекла меня, словно по мерке сделанная. Это было похоже на сказку. Аська – королева северного леса!»

«…Комаров поменьше. Если б ещё не мухи… Залетев в комнату, они поначалу ведут себя спокойно и доверчиво. Но пережив несколько почти предсмертных состояний (после не очень точных ударов тряпкой), теряют свою сельскую невинность, становятся неврастеничными, наглыми, ушлыми сволочами…»

«Случай мой далеко не ужасен – просто, словно в школе, я должна доучить свой урок. Вглядываюсь в коричневый лик. Всё-всё-всё, и намного хуже, случалось до меня с другими людьми. Но об этом трудно постоянно помнить, потому что чужие раны не болят. Это, как в девять лет раскрыть Толстого и бездумно прочитать: «Все счастливые семьи…»

И я проделываю старый трюк, который всегда помогал. Не мигая, до рези, вглядываясь в зеркале в собственные глаза, собираю окружившую меня черноту, запихиваю её в воображаемый кованый сундук, запираю его на замок и отталкиваю изо всех сил, повторяя: «Это – не моё»

Сундук отлетает в сторону и уносится, подхваченный быстрым потоком. Сердце моё стучит в висках. В этот раз тёмная хмарь оказалась упрямой, я дольше обычного возилась с ней, но свет прорвался наружу, в глазах снова появились блестки, а тело наполнилось радостью. Пока этот фокус срабатывает, я неуязвима…

Весь мир кажется мне сейчас комнатой дяди Юры… Я вырвусь. Я напишу эту книгу. Есть такое дерево сейба в Южной Америке. Его высота доходит до 70 метров, но вначале оно не может как следует расти из-за недостатка света в джунглях. Достигнув высоты человеческого роста, оно сбрасывает листья и останавливается в росте в ожидании лучших времён. Иногда 20 лет ждёт, иногда больше.... Ждёт, когда те, что заслоняют ему свет, рухнут. И такой момент наступает, и сейба снова стремится вверх, обгоняя другие деревья!

Я – сейба, и мой лес меня не предаст. Я сниму этот фильм. Осуществлю всё, о чём мечтала. А иначе – какой смысл?»

«… Белые мощные крылья ангела, жёлтые глаза убийцы на круглой голове. Похоже на полярную сову без ног. Прекрасный зверь, не знающий о своей красоте. Кто ты в пространстве небыли, между светом и тьмой? В.И. сказал, что полярные совы здесь не летают. А Окулина пригорюнилась. Плохая примета, говорит…»

Это была последняя запись. Сергей улыбнулся. Он обнаружил за этим старым дневником живую душу – сильную и молодую, прихотливую, растерявшуюся от свалившихся на неё невзгод. Многое из написанного ему уже было известно. Он пролистал тетрадь обратно, от бисерного устоявшегося почерка дойдя до крупных детских каракулей. Он прежде не видел дневника, где автор делал бы первую запись ребёнком и последнюю – взрослым человеком. Кое-где строчки были вымараны, страницы вырваны.

«К маме неожиданно… Вова Римаков… я попросила передать… сожалеть о том, чего не было», – это Сергей обнаружил на переднем форзаце тетради. И следующая за этим запись… Она была коротенькой, но, читая её, Сергей чувствовал, как в животе его образуется неприятная тягучая пустота.

«Лидины показания на меня. Мир уже не будет прежним. Добро и дружба, любовь и преданность, союз двух душ. Выплакать такое невозможно».

– А кто до меня интересовался этим дневником? – стараясь не выдавать своего смятения, спросил Сергей у смотрителя. Тот уже минут как пятнадцать деликатно позвякивал ключами, ему пора было закрывать музей.

– Да приходила одна девушка, представлялась свободной журналисткой.

– Не эта? – Сергей показал мужчине фотографию Маши в своем мобильнике.

Смотритель неуверенно покачал головой: журналистка была серой мышкой, а в мобильнике такая красавица. Впрочем, некоторое сходство всё же имеется.

Выйдя из музея, Сергей пошёл в супермаркет, взял там с полки золотисто-коричневую бутылку бренди с незнакомым ярлыком. В прежнее время он ни за что бы не стал рисковать, покупая подозрительный алкоголь. Но сейчас ему было почти всё равно. Пусть будет палёная дрянь. Пусть тело сравняется с душой.

Небольшая очередь к единственной кассе почти не двигалась, потому что один мужик (Сергей мысленно обозвал его «обырвалг») сначала пожаловался кассирше на дырку в упаковке и попросил заменить товар. Потом мужик пожаловался на рваную купюру в сдаче. И под конец, уже отойдя и вернувшись – на то, что его собственный пакет порвался:

– Продайте-ка мне пакетик.

В магазине было душно и жарко. Стоявший в очереди мальчик положил руку на замороженную курицу, которая находилась у его матери в переполненной тележке, и вскрикнул: рядом с курицей громко забилось живое. Это была большая рыбина в пакете.

Сергею показалось, что он тоже задыхается, как эта рыбина.

– Извините, очень тороплюсь, мне без сдачи.

Бросив приготовленные деньги удивлённой кассирше, он быстрыми шагами вышел из магазина. В гостинице выпил бренди и спал, пока его не толкнули. Часы показывали четыре утра, рядом никого не было. Последние дни он привык просыпаться именно в это время. Это боль толкала его.

Сегодня она состояла из жалости ко всем – к Даниэле, к Люси, к себе самому, к умершей бабке, к испуганной матери, к загубленной молодой жизни, о которой он прочитал в дневнике. Даже к Маше, которая так и не захотела раскрыть свою тайну. Как он мог продолжать любить её? Было в его чувстве что-то болезненное. В минуты здравомыслия он сам это понимал и с тоской вспоминал о спокойном счастье с Люси. Но без Маши ничего не имело смысла. Как жить дальше?

«Посмотри же на меня, Господи! – мысленно закричал Сергей, умоляюще глядя в гостиничный потолок. – Вот я весь перед Тобой сейчас. Почему не спасаешь меня?» Он не надеялся на ответ. Ведь столько людей шепчут или кричат эти слова, с надеждой всматриваясь туда, куда им нет пути.

«Я даю тебе силы», – неожиданно прозвучало в его сердце.

Ему