Хорошенькая жёнка – утешенье, —

А тут, как поглядишь на колбасу,

Нельзя сказать, чтоб это украшенье

Ей было очень уж к лицу.

Хоть место выбрала б иное

И только б говорить мешала ей:

Ведь это для супруга не пустое,

Нет ничего приятнее. Ей-ей,

Вот бы произнести желание такое!

Глядит он на неё и думает: «Мои

Дела поправятся, когда я на прощанье,

Произнеся последнее желанье,

Единым духом прыгну в короли.

В дворце бы жил, не то что в этом хлеве,

Но ведь придётся (как бы похитрей!)

Подумать и о королеве;

Пожалуй, не по вкусу будет ей

Сидеть на королевском троне

С таким вот носиком в порфире и короне?

А ну-ка, я её спрошу,

Пускай сама решает, что ей надо:

Дворец, богатство, всякая услада —

И колбаса при этом на носу,

Иль уж остаться так, как было, и до века

Прожить женою дровосека,

Но сохранить свою красу?»

И хоть она, конечно, знала,

Как скипетр и корона хороши

И что страшилища на троне не бывало, —

Все королевы так красивы и свежи, —

Но быть желанною – утеха всем невзгодам,

И отказалась ото всей души

Быть королевою и вместе с тем уродом.

И так наш дровосек вернул, что потерял,

Могучим королём не стал,

В карманах золото не зазвенело,

И счастлив был уж тем, что жёнка помогла

Ему распутать это дело,

И вновь она пред ним такая, как была.

Свои мечты убогие лелеет

Слепой глупец, беспечно в мыслях реет

Да грезой переменчивой живёт.

А мало кто из нас умеет

Распорядиться тем, что небо нам даёт.

Потешные желания

(в прозе)

Жил да был однажды дровосек. И так ему надоело дрова рубить, да из лесу таскать, что он не раз уж говаривал, что с удовольствием бы отправился в мир теней на берега Ахерона.[39]

Стоит однажды он в лесу, нарубив изрядную вязанку дров и по своему обыкновению жалуется на судьбу. Вот уже сколько лет он мается, а хоть бы когда-нибудь небо исполнило какое-нибудь его желание. Добра у него мало, а желаний – девать некуда. Он бы, например, не отказался стать могучим принцем да на золоте каждый день фазанов кушать… Стоит он, ноет да в затылке чешет.

Вдруг кругом всё потемнело, пронёсся по лесу страшный ветер, грянул гром, да так грянул, что у дровосека в глазах потемнело. Потом вдруг откуда-то брызнул ослепительный свет; зажмурился дровосек, а как открыл глаза, так и обмер. Смотрит: перед ним стоит невероятной величины гигант, раза в два выше самой высокой сосны, в руках у него вьются страшно блестящие молнии, а очи сверкают, как зарницы.

Задрожал наш дровосек со страху, сообразил, что перед ним сам Юпитер, упал на колени и стал прощения просить. Мол, ничего ему не надо, и судьбой своей он доволен, только бы живому остаться.

Посмотрел на него светоносный гигант и говорит:

– Не трусь, дровосек. Я явился потому, что ты мне надоел своим нытьём. Ну, хорошо, пусть будет по-твоему. Слушай. Ты можешь теперь высказать три желания, и я их исполню. Но надо тебе подумать перед тем, как их высказать.

Тут опять страшно загремел гром, засверкали молнии, задрожала земля, и Юпитер унёсся ввысь. Дровосек как был, так и остался с разинутым ртом. Опомнился, схватил вязанку и побежал из лесу вон, поклажи своей не чуя.

«Ну, – думает он, – теперь надо ухо держать востро».

Прибежал в свою хижину, швырнул вязанку на пол и кричит жене:

– Ну, Фаншон, топи же скорее, голубушка ты моя! Мы теперь с тобой богачи! Чего ты рот разинула?

Да и рассказал ей всё по порядку!

Жена прямо ног под собой от радости не чует. Вот счастье-то привалило! Однако она была осторожной маленькой женщиной, и ей счастья упустить не хотелось.

– Слушай, Блез, – сказала она мужу, – давай-ка отложим наши желания на завтра, а сегодня подумаем, чего бы такого нам пожелать.

– Ну что ж, – говорит дровосек, – можно и так. Ну-ка, поди откупорь мне на радостях бутылочку винца, которое у тебя припрятано к празднику.

Принесла ему Фаншон винцо, уселся он у очага, прихлёбывает винцо; в очаге весело дрова трещат, огонь шумит. Пригрелся он, да и винцо по жилам побежало; откинулся, развалился и говорит:

– Ишь, как огонёк-то весело пляшет. В самый бы раз сейчас колбаски кровяной поджарить с пол-локтя. [40] Вот бы я хотел…

И не успел он это выговорить, смотрит: а из угла лезет длиннейшая колбаса, извивается, как змея; за ней сковородка, подпрыгивая, катится; солонка, как лягушка, прыгает, и вся эта компания в огонь лезет.

Вскочили тут дровосек с женой, смотрят друг на друга да на эту удивительную процессию. Тут жена догадалась, что это он сдуру желанье выговорил, не подумав, и принялась его бранить:

– Ах ты, такой-сякой, да что ж ты наделал! Ты бы мог великим королём стать, все карманы бы алмазами да золотом набить, а ты, дурак, колбаски попросил!

И пошла, и пошла причитать да пробирать:

– Эх, – говорит дровосек, – маху я дал. Ну, уж в другой раз я…

– Дожидайся, – кричит ему жена, – после дождичка в четверг! Такое счастье в руки далось, а он!..

И принялась его ругать ещё пуще.

Стоит дровосек, слушает; и без того досада его берёт, а тут ещё её причитания слушать. Захотелось ему даже пожелать, чтобы она куда-нибудь провалилась. А жена ещё пуще, ещё пуще. Тут и он не выдержал; стали они вместе кричать.

– Ах ты; чтоб тебе! – ругается муж. – Вот ведь наказанье мне с этой проклятой колбасой.

А колбаска уж жарится на сковородке, сама с бону на бок поворачивается, солонка подпрыгивает и где надо, солит. Пахнет вкусно, прямо слюнки текут.

– Так тебе и надо, дурень ты, дурень, – отвечает ему жена.

– Молчи, ведьма! – кричит он ей в сердцах. – Хоть бы тебе эта колбаса к носу приклеилась!

И не успел он эти слова выговорить, как колбаса прямо с огня – фьють! – вылетела да жене к носу и пристала, а сковородка и солонка обратно на полку в один миг прилетели.

Взвыла жена