— Желаю! — предупреждающе зыркнув на тяжело дышащую Файолу, подтверждает Эстон.

— Хорошо. — Цессянин понимающе улыбается, переводит взгляд на Виарию, которая тут же исчезает за выступом стены, и вновь смотрит на гостей. Вернее, на одного конкретного гостя, который сложил руки на груди белого пиджака и плотно сжал губы. Однозначно Атиус намекает Атису, что ждет и от него подобного шага. Причем еще и словами к этому подталкивает: — Возможно, кто-нибудь еще принял решение? Нет? Ну что ж…

Он хлопает в ладоши, и музыка вновь набирает силу. Кружит плавными переливами, ласкает мелодичными тонами, подбадривает оптимистичным перестуком. И органично в нее вплетается голос альбиноса:

— Нам следует поблагодарить нашего иперианского гостя, который подарил предстоящему торжеству столь приятное атмосферное сопровождение.

Вот как? Дядюшкин подарок? А с чего это он так расщедрился? Что за праздник у него? Зато теперь мне понятно, почему дядя тоже в числе приглашенных, несмотря на натянутые отношения с цессянином, — как же дарителю можно отказать? А никак. Особенно если… если он — один из тех, кто эту церемонию, по сути, и заказал.

Понимаю это сразу, едва вижу, как уверенно дядя выходит вперед вместе с Керасом. Эстон медлит, но подчиняясь приглашающему жесту Атиуса, присоединяется к ним. Еще один цессянин, в руках которого большая коробка, немедленно оказывается рядом и ждет, когда мужчины достанут из нее цветы. Точно такие же, как те, что я приняла от принца.

— Керас! — Атиус покровительственно смотрит на своего телохранителя-безопасника. — Я рад, что ты наконец определился.

— Да, я долго сомневался, — звучит уверенный ответ. — Это было сложно, но все же… — Керас подходит к близняшкам-цессяночкам и протягивает одной из них цветок: — Марида, я прошу тебя стать моей фавориткой. А тебе, Лирида, — теперь обращается ко второй, — придется немного подождать. Свадебной церемонии. Согласны?

Видимо, так. Потому что Марида, кивнув, радостно принимает его подарок и с какой-то триумфальной гордостью переводит взгляд на сестру. Та тоже кивает, хотя и смотрит на цветок… Дихол! С завистью смотрит! Либо они дорады,[1] либо я ничего не понимаю!

— Эстон Азир гив’Ор, — вновь подает голос Атиус.

Несомненно, он решил, что одной демонстрации достаточно, а тянуть время не стоит. Ведь рогранин и передумать может.

Впрочем, тот и не думает отказываться. Прихватывает руку оказавшейся рядом с ним Виарии, разворачивает ее лицом к себе и, улыбаясь, вручает цветок.

— Ты была бесподобна этой ночью в роли любовницы, надеюсь, как фаворитка ты меня тоже не разочаруешь.

— Я буду очень… стараться, — едва ли не задыхается от волнения альбиносочка, а я — от той откровенности, с которой Эстон при всех открывает столь личные подробности. Неужели у них на планете в норме такая прямолинейность?

Смущаюсь, похоже, только я. Ну еще лансианочка нервно хихикает, закрывая лицо рукой. Молоденькая, несовершеннолетняя, ясно, что отношений с мужчинами у нее еще не было. Как и у меня, хоть я и старше. Все остальные реагируют спокойно.

— Джаграс Гун он’Ласт, — продолжает руководить процессом Атиус.

Дядя, словно только этого и ждал, деловито ему кивает и шагает к замершей у стеночки Лурите. Останавливается рядом с ней, несколько секунд покачивается на носках, всматриваясь в лицо, на котором радость сменяется ужасом от мысли о том, что ей сейчас предложат.

— Прости, девочка, женой тебя сделать не могу, не тот у тебя социальный статус. Но как фаворитка ты меня вполне устроишь. Цветочек возьмешь?

Подруга судорожно вздыхает и нерешительно касается белых лепестков.

Ее состояние я понимаю. Она бы и рада отказаться, да только привязка не дает этого сделать. Быть с ним ей сейчас хочется, невзирая ни на какие условия.

Как же это страшно! Может, цессянки и привыкли к подобным манипуляциям со стороны мужчин, но для нас это дико. И то, как дядя поступил с Луритой, фактически вынудив согласиться, это подло по отношению к ней! А ведь в том, что он сделал, виноват именно этот жуткий институт фавориток, предложенный цессянами. Не получи дядя возможность назвать Луриту постоянной любовницей, а не на один раз, вряд ли он стал бы девушку мучить. А так просто воспользовался ситуацией и сделал все, чтобы не получить отказа. Теперь Лурита будет его постельной игрушкой, пока не надоест.

Злость на дядю в моей душе клокочет бурным потоком, отвращение к Атиусу зашкаливает, становится трудно дышать. Мне даже в музыке — обычной мелодии, ранее не украшенной ничем, кроме переливов звуков, — чудятся певучие голоса, которые в нее вливаются.

— Зачем? Зачем ты так со мной?

— Не мог иначе, извини.

— И что теперь? Меня ведь ты не любишь. Возьми и брось…

— Один раз? Не глупи. Тебе самой ведь хочется иного.

— Любимой быть, а не сгорать от страсти.

— Вы все так говорите. А потом? Лишь млеете в объятиях.

— Желая получить в ответ взаимность чувств…

— Которых нет.

— Дейлина, что с тобой?

Я даже не сразу понимаю, что последняя фраза звучит громче, явственней и вообще иначе. Не в моей голове, а рядом. Хоть и похожи интонации голоса.

С трудом прихожу в себя, фокусируясь на обеспокоенном личике Луриты. Ого… Это что сейчас было?

— Тебе стало плохо, — объясняет подруга, поправляя одеяло, которым я укрыта. — Удобно? Ничего больше не нужно? Скоро доктор придет.

— Настолько плохо? — Я никак не могу взять в толк, каким образом из зала переместилась в свою каюту.

— Ты сознание потеряла. И в чувство не приходила. Тебя Атиус сюда перенес.

Ну вот! Впрочем, чего я ожидала? Чтобы цессянин — и не воспользовался ситуацией? Любопытно, как же у него это получилось? Ведь…

— А где шигузути? — Осматриваю комнату, чувствуя, что малыша на мне нет.

— Я его забрала. Он принцу к тебе подойти не давал.

— Верни немедленно! — сердито приказываю, поднимаясь с подушек.

— Ну что ты злишься-то? — вспыхивает Лурита. — Между прочим, он у тебя кусается. Все руки мне погрыз, пока я его несла! — Она демонстрирует мне кисти, покрытые мелкими царапинами, а потом спрыгивает с кровати и приоткрывает дверь в ванную комнату.

Сквозь образовавшуюся щель стремглав пролетает черная молния, замирает посреди каюты и заходится гневной трелью. Излив свое возмущение, осматривается и немедленно бросается ко мне. Через пару секунд я тихо смеюсь, потому что сердито пыхтящее и негодующе попискивающее тельце пытается как можно глубже зарыться в оборки лифа.