Эйка поднимает ресницы, и в её глазах разгораются насмешливые искры.

— Я пошутила, Ильм. Я не собираюсь тебя бросать на тонущем корабле.

— Стало быть, оба потонем, — вздыхаю я, берясь за карандаш.

Я уже мозоль натёр на пальце, а истина всё дальше и дальше.

— Опять… Так мы точно далеко не уплывём! — сокрушается Эйка, оттянув ворот моего плаща.

Очень приятно, когда её прохладный язычок залечивает вечно ноющий укус, но мы тут для дела, и я мягко отстраняю голову Эйки от своего горла.

— Но-но, не отвлекайся! Смотри, тут дальше есть картинка, какое заклинание к чему приложить… Ну же, Эй!

Я сбиваюсь с дыхания, карандаш со стуком выпадает из пальцев, и Эй словно бы просыпается.

— Ой, извини, увлеклась лечением, — моргает она, поправляя на мне плащ. — Слезу-ка я лучше…

— Сиди, так удобнее, — отвечаю я, придвинув книгу. — Послушай, что я придумал. Нам ведь не надо на край света! Будем держаться вблизи берегов, чтобы ты могла охотиться. Опять же, там есть пресная вода. И могут встретиться люди. Осталось сообразить, какой курс безопаснее. Чтобы не напороться на скалы или на тех, кто нам не обрадуется.

— Или слишком обрадуется, — многозначительно облизывается Эйка. — Раз мы выяснили названия окрестных островов, надо почитать про них подробнее.

Я отодвигаюсь глубже в кресло, чтобы можно было держать и её, и книжку, и мы начинаем разбираться с заклятиями. Сперва Эйка с интересом вникает в незнакомые слова и формулы, но колдовство ей быстро наскучивает. Какое-то время она слушает волшебную тарабарщину, смиренно положив голову мне на плечо, но в итоге засыпает так, что я не могу её добудиться.

Не могу добудиться.

Я не сразу понимаю, что это значит. Просто нам пора возвращаться, и у меня уже рука онемела ― не от неудобного положения, а от холода. Эйка совершенно окоченела. Я трясу её, растираю ей пальцы и снова пытаюсь докричаться. Что опять не так? Эй ела вовремя, и повязки совсем сухие! Видно, всё из-за серебра. Если среди гор золотой бумаги скрыто средство от этой напасти, я нипочём его не найду. Лучше бы мы в лес пошли, там хоть звери водятся!

Не придумав ничего умнее, я спихиваю со стола книги, укладываю Эйку и забираюсь к ней. Её лицо кажется прозрачно-бледным, но всё же не таким измождённым, как в первую ночь после копья. Вдруг ей надо совсем немного крови, чтобы прийти в себя? Она запретила мне подобное самовольство. Но не объяснила, как без этого обойтись.

У меня одна проблема — теперь Эй не заставишь пить. Сорвав плащ, я пробую приладиться к её клыкам так и этак, но тщетно. Наверное, ей не важно, куда кусать, но я стараюсь всё делать, как в прошлый раз. Тогда ведь получилось! И сейчас получится.

Я, наконец, соображаю, как использовать карандаш. Нащупываю прошлый укус, делаю один прокол и второй. Ни капли! Должно быть, в Эйке скрыты заживляющие чары, раз она умеет закрывать раны… Что же теперь делать?

Я видел заклятие кровопускания в лечебном справочнике, но не стал переписывать эти чары. Зачем они при наличии вампира? Нет же, понадобились! Перетряхивая книжки, я бранюсь на языке оборотней и уговариваю Эйку потерпеть. При этом мой пульс тикает в ушах, как взбесившийся будильник. Я не сразу соображаю, что смотрю на нужную страницу. Терпеть не могу сходу пробовать незнакомое волшебство! Я могу случайно перерезать себе горло. Или убрать из-под нас пол. К счастью, я не выдающийся маг, на серьёзное бедствие меня не хватит.

Для надёжности я стискиваю Перо обеими руками и, задержав дыхание, вывожу горящие символы. Перо, должно быть, презирает меня за такую скорость и точность письма. Но когда я прикасаюсь им к шее, из старого укуса, наконец, вытекает алая струйка. Клыки Эйки тут же удлиняются. Значит, не всё потеряно.

Я бережно поворачиваю её голову, чтобы зубки нащупали законное место, но выдыхаю с облегчением, лишь когда она полностью погружает зубы. Это больно, больнее, чем раньше. Ведь сейчас она не контролирует силу укуса. Но я терплю и боюсь дёрнуться, чтобы не начинать заново. Теперь, когда Эйка при деле, я могу лечь рядом и подождать. Нет, надо перекатить её на себя — так будет удобнее.

Голова начинает кружиться, но Эй предупреждала о таких осложнениях, так что я отодвинусь, едва она откроет глаза. Едва она их откроет. Но Эйка не поднимает ресниц и вообще не шевелится, только пьёт и пьёт. Я обнимаю её как можно крепче и окунаюсь лицом в её волосы, в густую непролазную черноту. Во мрак, который смыкается одним мигом.

* * *

Расступается мрак куда дольше. Я пробую поднять веки, но узкая полоска света бессильно схлопывается. В последний раз она оказывается кроваво-алой, и в попытке отгадать, что это такое, мне, наконец, удаётся удержать глаза открытыми.

Загадочное свечение — всего лишь пожар заката под свинцово-чёрными тучами. Багровые портьеры против обыкновения раздёрнуты, и холодный вечерний свет заливает постель. Эйка сидит в изножье этой постели, замотавшись в кокон из шёлка, на этот раз зелёного, и смотрит на меня так, будто собирается съесть. Разве она не должна быть сыта? Я не помню, чем кончилось дело в библиотеке, как я дошёл сюда, если шёл, и как очутился в кровати под островами и океанами. Но на чём всё прервалось, я помню. Такое не забудешь.

Внешне Эйке намного лучше. Но довольной она не выглядит.

— В следующий раз я тебя убью, — произносит она так, что трудно разгадать, предостережение это или угроза.

Я пытаюсь разомкнуть губы, но ничего не получается. Эйка с досадой поднимается и суёт мне воду. Уже не в роге, а в чашке. Ручка чашки отбита, тонкий фарфор просвечивается в лучах зимнего заката. Я делаю осторожный глоток и шёпотом отвечаю:

— Договорились.

Пусть тоже гадает, что я имею в виду. Она могла бы обрадоваться, что мы вместе. Всё ещё.

— Ненавижу тебя, — резко выдаёт Эйка.

Я сосредоточенно делаю два глотка и откидываю голову на высокий щиток кровати, исполосованный её когтями.

— Ты слишком слаба для сильных чувств, — отмечаю я без всякого выражения и даже без голоса, — побереги силы, ты только что чуть не умерла.

Она смотрит на меня с полминуты, прежде чем ответить.

— Это было третьего дня. Просто обморок.

— Нет, — припоминаю я, — не просто. Так или иначе, я рад твоему возвращению. Ты меня не поцелуешь, милая?

По лицу Эйки проходит лёгкая