– Я тоже! – ответил я, потому что так было надо. Я не вполне понимал, как мне выполнить свою миссию, если бдительный Уильям не даст нам ни минуты пробыть наедине, но ничего не поделаешь. – Буду у тебя в пятницу, примерно к часу.

Беллингем-Корт оказался благородным домом. И хотя он располагался всего милях в пяти от Винчестера и довольно близко к шоссе, это все же был подлинный елизаветинский замок, с высокими арочными окнами и кессонными потолками, с «шепчущими галереями», с громадными залами, обитыми деревянными панелями. Вполне подходящее местечко, чтобы потешить самолюбие. Проехав через аккуратно покрашенные ворота и вывернув на длинную, безупречно ровную и чистую подъездную дорогу, я сразу заметил, что дом недавно подвергался капитальному ремонту. Я припарковал машину в просторном переднем дворе, ограниченном двумя неглубокими водными партерами, отделанными дорогим резным камнем. Не успел я позвонить в колокольчик, как дверь открыла женщина средних лет в мягких туфлях, которую я верно опознал как экономку. Она провела меня внутрь.

Деньги здесь были несравнимы с запасами Дэмиана, достойными древнегреческого царя Креза. Холманы были всего лишь очень богаты, не сверхбогаты, не так, как Билл Гейтс. Но видит бог, достаточно. Холл был огромен, выложен серым с белым камнем, с темным резным экраном и прекрасной мебелью. Все детали подобраны из одной эпохи с домом, но в остальных комнатах первого этажа тема не подхватывалась. Дизайнер решил, что артефактами времен Тюдоров легко восхищаться, но жить с ними тяжело. Поэтому присутствие данного стиля ограничивалось холлом и несколькими предметами в библиотеке. Была тут некая предумышленность, продуманная схема, так же как и дворец Дэмиана в Суррее, сводившая на нет сам смысл жизни в сельской местности. У настоящих загородных домов есть какая-то хаотичность. В одном месте вперемешку, в изящном беспорядке собраны предметы и мебель, уцелевшие после гибели множества других домов и очутившиеся здесь. Умение создавать подобное жилье ведомо многим дизайнерам; при наличии достаточного количества времени и средств они могут сочинить дом, который будет выглядеть так, словно семья владеет им с 1650 года, хотя на самом деле въехала прошлым летом. Но здесь, в Беллингеме, этой непринужденной, уютной элегантности добиться не удалось. Не берусь в точности описать, но дом в целом обладал каким-то удручающим свойством, словно он был убран к изысканному приему, на который я не приглашен. Если бы мне сказали, что дом подготовлен для фотосессии и нельзя ничего трогать, я бы не удивился. Картины по большей части были портретами в полный рост или в три четверти роста, слишком вычищенными и глянцевыми. Выглядели они неуловимо иностранно, и я, прищуриваясь, по пути прочитал таблички с именами под самыми важными из них. «Фредерик Френсис, 1-й великий герцог Мекленбург-Шверинский, 1756–1837» – гласила одна из них, другая объявляла: «Граф Феликс Бенингбауэр, прозванный Лупитц, 1812–1871, и его сын Максимилиан».

– Видишь, в этом доме у нас сплошная европейская интеграция.

От неожиданности я вздрогнул и поднял глаза. В дальнем конце зала стояла крошечная фигурка, больше напоминавшая бойскаута на неделе добрых дел, чем принцессу средних лет. Конечно, я понимал, что вижу Дагмар, – подсказывала ее фигура, но поначалу не мог различить знакомые черты на лице, которое мне явили. Ее волосы поседели, но, как всегда, лежали прямые и распущенные, и я все же узнал ее подрагивающие, тревожные губы, но сверх того мало что уцелело от девичьей внешности. Глаза остались такими же огромными, но стали грустнее. Несмотря на роскошные декорации дома, где мы находились, мне показалось, что жизнь ее идет далеко не гладко. Мы поцеловались, чуть неловко, дотронувшись губами до щеки, как два незнакомых человека, и Дагмар провела меня в гостиную, изящный и светлый зал, но с тем же ощущением разнородности. Там была представлена целая коллекция ситца от Коулфакс[37] и старинных предметов, на этот раз Георгианской эпохи, великолепных по отдельности, но ничем не объединенных. На стенах продолжался блестящий парад европейских персон.

– Не помню, чтобы у тебя все это висело на Тревор-сквер, – указав на пару портретов, сказал я. – Или они хранились в кладовке?

Мы оба без лишних слов понимали, что к истории семьи сквайра Уильяма де Холмана эти картины никакого отношения не имеют.

– Ни то ни другое, – покачала головой Дагмар.

Наконец-то она начала ко мне возвращаться. Влажный полуоткрытый рот стал чуть жестче, но неуместная плачущая нотка в голосе, едва слышное печальное движение голосовых связок мигом напомнили мне о той девушке, которой она когда-то была.

– Уильям завел шпионов во всех аукционных домах, и каждый раз, когда появляется картина, имеющая ко мне хоть малейшее отношение, он выкупает ее.

Дагмар не стала пояснять, как это характеризует ее мужа. Не стал и я.

– Где он сейчас?

– Выбирает вино к обеду. Сейчас придет.

Она налила мне из припасов, спрятанных в большом резном буфете в стиле рококо, рядом с ним в углу я, к своему удивлению, увидел маленькую раковину, и мы разговорились. Дагмар знала о моей жизни больше, чем я предполагал, и наверняка заметила, как мне польстило, когда она заговорила об одном романе, на который критика едва обратила внимание. Я поблагодарил.

– Стараюсь следить за тем, какие новости у знакомых мне людей, – чуть улыбнулась она.

– А встречаться с самими людьми?

– Дружба – дело обоюдное, – повела плечами Дагмар. – Не знаю, что у нас всех сейчас было бы общего. Уильям не слишком… тоскует по тем временам. Предпочитает то, что происходило позже.

Это меня не удивило. На его месте я испытывал бы те же чувства.

– Ты видишься с кем-нибудь из наших?

Я ответил, что ездил в гости к Люси.

– Да ты весело живешь! Как она?

– Нормально. У ее мужа новый бизнес. Не уверен, хорошо ли идут дела.

– Филип Ронсли-Прайс, – кивнула Дагмар. – Мужчина, от которого мы все бегали, а Люси Далтон взяла и вышла за него замуж. Как только жизнь не поворачивается! Наверное, он сейчас совсем изменился?

– Да, но не мешало бы измениться побольше, – безжалостно ответил я, и мы рассмеялись. – Видел и Дэмиана Бакстера. Совсем недавно. Помнишь его?

На этот раз она, ахнув, захихикала, и в комнате окончательно появилась прежняя Дагмар.

– Помню ли я его? – переспросила она. – Как я могла его забыть, ведь наши имена оказались связаны навсегда!

Я рассчитывал на другой ответ, и это замечание меня удивило. Неужели я не заметил романа, о котором знали все остальные?

– Правда?

Дагмар удивленно посмотрела на меня. Ее явно изумляло мое тугодумие.

– Помнишь мой бал? Когда он уложил Эндрю Саммерсби? И увеличил счет примерно на две тысячи фунтов? Немалые тогда были деньги, я тебе скажу!