Обида была напускная, уже отболевшая, вызванная царапнувшим «все-таки», да где ему догадаться. Начал оправдываться.

– Архива не имею, красть нечего. А что сбежишь – боялся. И сейчас боюсь.

– Не бойся. – И обняла, и прижалась к нему.

– Если бы спросила вчера, я бы не признался. Соврал бы, что закрыл от нежелательных гостей. Только не смейся. У меня никогда не было такой женщины.

– Знаю, потому что издана в единственном экземпляре.

– Я же просил не смеяться.

– Извини. Засмущалась от комплимента. Ну и как ты с бабушкой поладил?

– Еще раз цветы купил. Она для того и скандалила, чтобы я виноватым себя почувствовал.

– Молодец, только поставить их не во что.

– Слушай, а ты не обидишься, если мы отправимся с ними к Лешке?

– К какому Лешке?

– К армейскому другу, я же тебе рассказывал. Представляешь, удивим, у него полный палисадник цветов, а мы – с букетом и без бутылки, чаю попить.

– Не обижусь, надеюсь, не последний букет от тебя.

– И не предпоследний.

Автобус на окраину ходил редко и, видимо, ушел только что перед ними, народу на остановке не было. Потом, когда стали подтягиваться, она, словно отыгрываясь за недавнее «все-таки», отметила, как приосанился ее счастливый и гордый кавалер.

А цветы успеха не имели. Армейский друг, полноватый, с круглым ленивым лицом и большими руками, совсем не похожий на любителя поэзии, наверно бы не заметил букета, если бы не жена. А та не утерпела, высказала:

– Эким ты купчиком стал в столицах-то. Разбогател, что ли, деньги некуда девать. Может, и у меня купишь? Вон, целая клумба ничуть не хуже.

– Ладно тебе при посторонних парня позорить, – вступился друг. – Это у него юмор такой.

– Извините, она не посторонняя. Пришел познакомить со своей невестой.

Новость застала хозяев дома врасплох. Но если бы только их. Через пару минут она преспокойненько объяснила себе, что все это несерьезно, просто сорвалось от смущения, как реакция на неуклюжие слова друга. Но это явилось через пару минут, а поначалу даже вздрогнула и зарделась.

– Наконец-то отважился! – Армейский друг вскинул руки и затряс тяжелыми кулачищами. – По-здрав-ля-ю! Нинк, беги на стол накрывай.

Мужчины сели курить, женщина отправилась на кухню. Сколько раз оказывалась она в подобной ситуации и всегда не находила себе места. И с теми, и с другими чувствовала себя чужой… С незнакомыми женщинами сходилась особенно тяжело, а тут вдруг возжелала приобщиться. Прошла на кухню. Предложила помощь. Нина, не сказать что яркая, но уверенная в себе и привыкшая к главной роли, от помощи отказалась. Делиться территорией не захотела, однако улыбочку вымучила, не совсем радушную, но и не враждебную. Даже слова убедительные нашла: дескать, ничего особенного она затевать не собирается, а все необходимое у нее под рукой. На кухне вообще чувствовалась рука настоящей хозяйки, особенно если учесть, что готовить надо не только для семьи, но и для курочек, и для поросенка. А сравнивать было с чем, ту же свекровь бывшую взять, и сама выросла на такой же окраине. Светкину кухню вспомнила: где и стол, и тумбочка, и подоконник всегда заставлены грязной посудой. То-то обалдеет подруга, узнав про ее турпоход. Или – культпоход? Если не в народ, а наоборот. Светка не любит убираться в квартире, но любит слушать игру слов. А здесь приходится слушать стук ножа о разделочную доску. И в нем есть своя музыка. Нина выводит ее с наслаждением, но подыграть не зовет. Наверняка считает, что их другу нужна не такая невеста. А какая нужна? Откуда им, убийственно нормальным людям, знать, какая невеста нужна великому поэту? Впрочем, и «великость» для них не более чем блажь, просто заботятся о непутевом из жалости. Может, и ее немного жалеет, пусть и не понравилась, но старается этого не показывать. Вот и разговор пытается поддержать, чтобы молчанкой не мучить, и бестактных вопросов не задает. Не пытает, например, была ли замужем и сколько раз. А так, нейтральненькое: где родилась, где училась, где работает… Потом и дело нашлось, доверила носить тарелки на веранду.

Когда разговор зашел о книге, Поэт схитрил, сказал, что все экземпляры проматросил по пьянке, но на днях должна прийти бандероль, и они, естественно, будут первыми, к кому он понесет. Однако она видела, как он прятал сборник во внутренний карман пиджака. Берег для кого-то последний экземпляр. Надеялась, что для нее.

Не угадала.

Часа не прошло, даже бутылку не допили, а он засобирался домой. Она подумала, что его потянуло в постель.

И снова ошиблась.

– К Михалычу поедем, – шепнул он, когда остались одни.

– Михалыч – это кто?

– Мадам шутит? – укоризненно покачал головой и вскинул ресницы. – Это прошлогодний лауреат Государственной премии!

– Хочешь сказать, что он живет в вашем городе?

– Думала, в Москве окопался?

– Не сомневалась.

– Напрасно. Между прочим, не так давно он объявил по телевизору на всю страну, что я самый интересный из современных поэтов.

– Это я знаю, Светка успела похвастаться. И ты хочешь сказать, что можешь запросто явиться к нему с посторонней женщиной?

Он забежал вперед и, загораживая путь, твердо выговорил:

– Не с посторонней женщиной, а с невестой.

– То есть ты серьезно предлагаешь мне…

– Да! – И, отведя взгляд, промямлил: – Руку и сердце.

– Я думала, ты для них сказал, чтобы косо не смотрели.

Он молчал, но с дороги не уходил, при этом руки его, согнутые в локтях, держались ладонями вверх, словно в ожидании милостыни.

– И что я должна отвечать?

– Разрешаю немного подумать.

Но думалось почему-то не о замужестве. Она все еще не могла поверить в реальность визита к лауреату. Писателей такого масштаба она еще не видела. Он был один из немногих, кто заставил власти считаться с собой, не растеряв при этом уважение людей, далеких от официоза. Сколько ни изображай из себя независимую, но поманили пряником, и улетучилось показное бунтарство, занервничала, поклялась себе прочесть все его книги, которые до этого знала лишь по названиям. А чтобы совсем не упасть в своих глазах, продолжала прятаться за подозрение, что ее дурачат. Даже когда поэт попросил таксиста остановиться возле ресторана и вернулся с бутылкой коньяка, она все еще не исключала, что ее приведут в гости к какому-нибудь местному литературному дедушке.

Обыкновенная пятиэтажка, облупленные стены подъезда, гнутые дверцы на почтовых ящиках, а две вообще вырваны, но именно здесь она почему-то поверила, что ее не разыгрывают. Остановилась посмотреться в зеркало и трусливо спохватилась, что ресторанную бутылку положила в свою сумочку, а теперь предстоит на глазах у пожилого человека, скорее всего матерого домостроевца, извлекать ее оттуда, – а что делать, не в руках же ее нести. Дверь открыла полноватая низкорослая тетка деревенского вида, похожая на домработницу. Видно было, как она обрадовалась Поэту, но улыбка скользнула по лицу и сразу же пропала.