с кривым к тому же на один глаз возницей, я затрясся по проселочной дороге. Через полчаса мы остановились около двухэтажного дома с вывеской: «Номера для приезжающих». Поднявшись по крутой лестнице наверх, я был встречен простоволосой еврейкой с кучей ребят. Один номер был свободен и, к моему удивлению, сравнительно чист и вообще сносен для житья.

Умывшись, я надел «полную боевую» и отправился в полковую канцелярию представиться командиру полка по случаю приезда. Пока я добрался до канцелярии, я убедился, что, прожив в этом городе более двух месяцев, нельзя не сделаться либо картежником, либо алкоголиком… Все городские развлечения зиждились, по-видимому, на одном кинематографе, и то очень сомнительного свойства.

По немощеным улицам носились столбы пыли, гуляли домашние животные: свиньи, куры, коровы, гуси и пр. Маленькие домишки-мазанки были почти сплошь крыты соломой. На улицах встречалось множество солдат, к удивлению моему, отдававших преисправно честь. Канцелярия помещалась в длинном одноэтажном доме с террасой, на которой сидело и стояло несколько офицеров. Вестовые с лошадьми мирно сидели на завалинке и лущили семечки.

Поздоровавшись с офицерами, я хотел пройти в канцелярию, но меня обступили со всех сторон и засыпали вопросами:

– Вы из Петрограда?.. Ну, что там?.. Как прошла революция?.. Правда, что в Кронштадте три тысячи офицеров убили?.. Мы ничего не знаем! Командира еще нет! Успеете явиться!

Я не знал, кому отвечать. В кратких словах я обрисовал положение в Петрограде. В это время пришел командующий полком полковник П. Я сдал бумаги и представился своему новому начальству, которое меня долго не задерживало, так как у двери его кабинета ждала аудиенции группа каких-то солдат.

В сопровождении нескольких офицеров я отправился в [офицерское] собрание.

Глава XVII

Дом собрания, насколько я успел осмотреться, был, по-видимому, одним из лучших в городе. Это был одноэтажный барский дом, выкрашенный желтой краской. Когда мы пришли, было уже около семи часов вечера, и офицеров собралось в ожидании ужина довольно много.

Сейчас же нашлись знакомые и старые приятели. Меня обступили со всех сторон, и вскоре в читальне собрания, что называется, негде было яблоку упасть. Волей-неволей мне пришлось превратиться в импровизированного оратора и прочесть целый реферат обо всем пережитом в Петербурге.

Говорил я, видимо, складно, чувствуя себя в родной среде, в выражениях не стеснялся, коротко и ясно и, по возможности, беспристрастно излагая события. Когда я закончил, то удостоился крепких рукопожатий и шумных выражений благодарности.

За ужином меня посвятили в переживания полка за это время. Известие о перевороте прошло довольно спокойно, благодаря отдаленности от центра, отсутствию местной печати и тому, что все сведения доходили с большим опозданием; жили больше слухами… Но все же в полку существовал свой Совет солдатских депутатов, во главе которого стоял татарин Бекиров, чем я должен был бы несказанно гордиться, так как он был мой однополчанин. Выбор Бекирова на сей «высокий» пост был тем более замечателен, что на весь 12-тысячный состав полка приходилось лишь 1 тысяча татар, и тем не менее место председателя досталось едва грамотному татарину…

Как мне передавали, Бекиров по профессии был ялтинским проводником, никогда на линии фронта не был, а служил вестовым при полковой канцелярии, считался никчемным солдатишкой, но, попав сразу в вершители судеб многих тысяч себе подобных, оделся с иголочки в собственное обмундирование, на указательный палец напялил золотой перстень с бриллиантом, карата в четыре, и… завел себе содержанку из местных львиц.

Совет сначала довольно робко, но в последние дни все решительнее стал вмешиваться в распоряжения командира полка, видимо чувствуя, что почва у них под ногами крепнет, так как старшее полковое начальство, в особенности кадровое, стало себя держать, начиная с командира полка, по отношению к Совету с излишней предупредительностью и даже просто с заискиванием.

Что же касается настроения офицерства, как мне сообщил мой собеседник ротмистр Бухарин, то оно в массе было подавленное. Офицеры явно недоброжелательно относились ко всему происходящему, но, к глубокому сожалению, даже и в этой среде и среди молодежи нашлись такие субъекты, которые пошли в новую Каноссу[39] и поспешили поклониться новому хозяину в лице Совета солдатских депутатов.

Вечером, побывав в общественном собрании, единственном клубе этого города, в большом сравнительно зале, прокопченном от дыма, я увидел, как за несколькими столиками играли в карты несколько штаб-офицеров и городская «аристократия» в лице начальника почтовой конторы, мирового судьи, земского врача и нескольких более или менее именитых горожан.

В соседней комнате стоял стол, на котором лежали клочья некогда зеленого сукна. На этом жалком подобии бильярда катали шары два молодых корнета и две сильно подкрашенные особы. Одна из них была в красной юбке и красных ночных туфлях, довольно миловидная еврейка с большим чувственным ртом и черными с поволокой глазами. Корнеты весьма недвусмысленно шутили, к вящему удовольствию своих партнерш. Ротмистр Бухарин, толкнув меня в бок, многозначительно шепнул:

– Обратите внимание: это наши дамы… на безрыбье и рак рыба.

Оставив корнетов продолжать прерванный флирт, мы пошли в буфет, где за бутылкой скверного вина провели вечер.

Глава XVIII

Утром я прочел в приказе: в 5 часов дня в помещении офицерского собрания штабс-ротмистр Алексеевский прочтет доклад на тему «Что такое демократическая республика?».

На лекцию собралось порядочное количество офицеров. Содержание доклада было возмутительно. Из уст лектора, небольшого роста человека с рачьими усами, плешивой головой и черными, беспокойно бегающими глазками, с ужимками митингового оратора, неслись проклятия «сгинувшему царизму» и восторженные хвалы «исполину-народу, сбросившему трехсотлетнее ярмо самодержавия».

Один из моих соседей сообщил мне биографию сего замечательного господина.

В 1905–1906 годах поступил в Н-ское кавалерийское училище караим[40] Коган. Учившись прекрасно два года, накануне производства он оказался евреем из Бердичева. Случился невероятный скандал! В это время через Н-ск проезжал государь император, юнкер Коган подал на высочайшее имя прошение, и государю благоугодно было, принимая во внимание отличные успехи юнкера Когана, согласиться на переход его в православие и на перемену фамилии Когана на Алексеевский, в честь наследника цесаревича.

Прошло десять лет, и вот штабс-ротмистр Алексеевский, обласканный в свое время императором и всем ему обязанный, сделался важным членом Совета солдатских депутатов, предавая проклятиям «кровавую тиранию» и выливая ушаты грязи на своего благодетеля-монарха. И этот господин в сегодняшней лекции решил напитать офицеров республиканской белибердой, восхваляя неисчислимые блага республиканского режима.

Но вышло напротив. Аудитория весьма недружелюбно встретила лекторские вопли и делала громкие, резкие и определенные замечания, ничего хорошего не предвещающие оратору. К середине лекции не оказалось