старшего Ярославича, такой вариант заставлял очень многих просыпаться по ночам в холодном поту и думать, а где можно будет схорониться от мстительного князя в таком случае. При любом раскладе получалось, что от Ростова до Смоленска и от Ярославля до Чернигова такое место на Руси только одно — это Тверь. Этот простой факт заставил многих бояр Владимиро-Суздальской земли поднять свою задницу и отправиться на зимнюю ярмарку в Твери в попытке заручиться моей протекцией.

Такой поток влиятельных вельмож доставил мне еще больше хлопот, пока я не перепоручил всех их Калиде. Тот же, на посулы не скупясь, обещал им и защиту, и теплый прием в случае чего, одновременно давая понять, что помощь просто так не дается и вписываться консул будет только за верных ему людей.

Тройка промчалась по новому каменному мосту через ров, и сани так изрядно качнуло, что оставив воспоминания, я схватился двумя руками за поручень, дабы не вывалиться.

— Ты охренел, Беляй! — Вскричал я в сердцах. — Ведь не дрова везешь!

Натягивая вожжи, тот повернул ко мне свою бородатую физиономию.

— Извиняй, господин консул! Это коренной все…! Разошелся, бес, не угомонить!

Машу на него рукой, мол правь ты уж, а то, не ровен час, еще куда-нибудь влетим.

Притормаживая, сани выкатываются на центральную площадь и останавливаются у ворот большого двухэтажного дома. Два караульных стрелка, узнав меня, берут под козырек и торопятся открыть. Такая строгость и дополнительная охрана, потому как здесь у меня монетный двор, так сказать, финансовое сердце державы.

Ворота открыты, сани трогаются с места, и я бросаю последний взгляд на площадь. Ныне ее не узнать, похорошела! С одной стороны высится маковками собор Успения Богородицы, с другой, расходясь по окружности, идут двухэтажные каменные здания администрации, училища и гостевого дома.

Сани въезжают на двор, и откинув меховую полость, я вылезаю из возка. У дверей меня уже встречают Фрол Злотник и голова монетно-печатного дома Исидор Грек. Оба кланяются мне в пояс, и я приветствую их в ответ.

— И вам здоровья, господа мастера!

Фрол уже торопится открыть мне дверь, и мы все втроем проходим вовнутрь.

Сегодня я здесь не по денежным делам, с деньгами все боле-менее в порядке. Сундуки с привезенным из Орды золотом и серебром лежат здесь же под надежной охраной. Этого мне вполне хватит на текущий год. Под их обеспечение я напечатаю столько бумажных денег, сколько мне необходимо для выплаты жалования армии, найма новых рекрутов, да и для всей моей кредитной политики.

Нет, сегодня я здесь совсем по другому вопросу. Дело в том, что еще месяц назад, проезжая как-то по городу, я услышал громкий голос глашатая и традиционно-начальную фразу.

— По решению консула Твери и боярской думы…

Дальше я уже не слушал, пораженный своей глупостью.

«Мать честная, я идиот! Пятнадцать лет я уже здесь! Уже деньги бумажные в ходу, а я до сих пор ни одной книги не напечатал, ни одну газету не выпустил, и на площади у меня все еще глашатай орет!»

Глашатай-то ладно, он скорее всего до сих пор нужен, ведь народ поголовно неграмотен. Про него я так, к слову, вспомнил. Просто книги надо печатать, а газеты тем более! Это же пропаганда, которой я к стыду своему до сих пор не пользуюсь.

«Стыдно, батенька!» — Укорил я себя тогда и дал задание Фролу изготовить по моему чертежу печатную доску, да отлить все буквы алфавита и прочие знаки. На днях Фрол известил меня, что закончил, и вот сегодня я наконец выбрался.

* * *

Зажав печатную плату между большим и указательным пальцами, подношу ее поближе к зажженной лампе. На свету хорошо виден четкий рельеф заглавной буквы «А».

«Неплохо!» — Подумав про себя, опускаю взгляд на горку таких же плат с другими буквами алфавита и начинаю объяснять.

— Значит так, Фрол, вот тебе текст, — показываю ему грамоту с последним указом, — набери его из этих плат на печатной доске, намажь черной краской и…

Останавливаюсь, потому как Фрол смотрит на меня так, словно я объясняю ему банальнейшие вещи.

— Ты чего?!. — Хмурю брови, пытаясь понять в чем дело, а Фрол уже растолковывает.

— Да не, консул, не в обиду, просто ты мне все разжевываешь как младенцу, а я уж давно догадался для че это. — Он посеменил куда-то в угол мастерской. — Я даже образец уже отпечатал. Вот, посмотри!

Взяв с полки лист бумаги, он поспешил обратно, разворачивая его на ходу. Сразу бросается в глаза витиеватая заглавная букву, а дальше уже читаю и сам текст.

«С соизволения отца, ниспослания сына его и святого духа…!»

Поднимаю взгляд на Фрола.

— Что это⁈

— Дак это, — мастер виновато развел руками, — здесь же рядом иноки епископа Кирилла книгу какую-то церковную переписывают, так я взял лист для пробы и набрал его.

Его взгляд забегал с моего нахмуренного лба на развернутый лист.

— Да ты не серчай, консул! Ты посмотри, как вышло-то, а?!. — Его взгляд с почти отцовской любовью прошелся по тексту. — Все ровненько, буковка к буковке, а заглавная-то какая! Величавая як лебедь!

Смотрю на довольного Фрола и сам начинаю улыбаться.

«Вот она смекалка-то российская! Ты лишь покажи куда двигаться, а они уже сами горизонты раздвинут!»

Фрол Злотник уже давно не тот Фрол, которого я когда-то вместе с другими такими же бедолагами выменял у Турслана Хаши на золотой крест. Десять лет положенных по уговору уже прошли, и он ныне не раб, а вольный уважаемый мастер. Имеет большой дом в Заволжском, жену и несчетное количество детей. Одно остается неизменным, работает он на меня и на претворение в жизнь моих «гениальных» идей. Его поистине уникальное и бесценное свойство — это универсальность. Он создавал первые баллисты, спусковой механизм для арбалета, отливал трубы для ракет и стволы громобоев. При этом Фрол никогда не бросал ювелирного ремесла, а теперь, когда я озаботил его печатным станком, он вновь загорелся новым для себя делом.

Посмотрев на отпечатанный лист, вспоминаю что в истории Российской первой отпечатанной книгой была «Апостол» и решаю.

«А почему бы и нет! Пусть этот момент останется неизменным и первой книгой останется именно она».

— Хорошо, — сворачиваю лист трубочкой, — я покажу твою работу отцу Кириллу, думаю, он оценит.

Фрол расплывется в счастливой улыбке, а я даю ему вместо свернутого листа другой.

— А пока