— Сказать то, во-первых, что вы, не сомневаюсь, увидели здесь немало знакомых имен.

— Да, конечно. Я еще по Германии, по Чехословакии помню и Бориса Зайцева и Глеба Струве, Романа Гуля и некоторых других. Но они стары, не моложе или немногим моложе меня. Это все старые карты, затрепанная колода с загнутыми уголками. В такую играть нельзя.

— Ошибаетесь. Это сгусток русской свободолюбивой, демократической мысли.

— Вы американка, мисс Браун. О вас, американцах, говорят, что вы деловой народ. Но при этом вы, оказывается, еще и сентиментальны.

Посмотрите-ка, что здесь меленьким шрифтиком приписано внизу… — Сабуров прочел вслух: — «Эмиграция давно не имеет возможности созывать съезды или совещания, на которых могли бы вырабатываться подобные обращения, и оно было составлено одним лицом. Затем, по переписке, к нему присоединились другие подписавшие его лица, одобрившие основные положения обращения». — Сабуров взглянул на Порцию Браун. — Следовательно, это никакой не сгусток русской мысли, а бумажка, и только. Начирикал все эти тезисы кто-то один, какой-то из этих никому не ведомых публицистов или профессоров, остальные «по переписке» «присоединились». Вяло, равнодушно, от полной бесперспективности сделали это. И написано-то их «обращение» по-рыбьи, тоже вяло, равнодушно, заупокойно. Не таким бороться против большевиков, мисс Браун. Немцы, и те не смогли их одолеть.

— Вы плохо, невнимательно прочли. — Порция Браун приятно улыбнулась. — Дело не в этих старых людях, что правда, то правда. А вот обратите-ка внимание на следующие слова. — Ее тонкий палец с перламутровым длинным ногтем уткнулся в строчку: «…тех свобод и прав, которые тщетно в нынешних условиях пытаются вернуть отдельные представители общества…» — Вот о ком надо думать — об этих отдельных, — подчеркнула голосом мисс Браун.

— Так ведь отдельные — они и есть отдельные. Единицы! — возразил Сабуров.

— Из искры возгорится пламя! — Порция Браун улыбнулась еще приятнее. — Вам известно, что в этом зале некогда занимался Ленин? Нет? Что же вы, дорогой синьор Карадонна! Где-то в соответствующих списках посетителей есть, видимо, его собственноручные росписи. И вот там стоит кресло… там, там, слева… За литерой «Эл» и под номером тринадцать, Утверждают, что обычно он занимал именно это кресло. Вы поинтересуйтесь. Это небезынтересно. Так вот — Ленин. Он был тоже одним из отдельных в царской России, а сумел в конце концов захватить всю власть.

— Но он не один, не в отдельности барахтался и не впятером-десятером, а создал сильную партию своих единомышленников. А партия, насколько я, будучи, кстати, противником всяких партий, понимаю, может возникнуть лишь на общности очень привлекательных и популярных идей. Такой идеей у Ленина была идея свержения самодержавия и установления власти народа.

— Ну, а для либеральных русских сегодня такой идеей является свержение советского строя, власти коммунистов, — с некоторым вызовом сказала Порция Браун.

— И что, эта идея привлекает многих? Она популярна?

— Да, безусловно. А кроме того, ее надо раздувать, как искру. Понимаете?

— Раздувать можно, — согласился Сабуров. — Но раздуется ли? Я, извините, скептик. Я ведь бывал в России. Во время войны. Плохо советские русские сотрудничали с немцами. И потому еще не хотели они сотрудничать с завоевателями, что не желали возвращения старых порядков — помещиков, фабрикантов, князей, баронов.

— Да, это было неумно предлагать им тогда помещиков и князей.

— И сейчас не будет умнее. Они и сами, судя по статистике, пре красно хозяйствуют, и народные доходы у них непрерывно растут.

— Не скажите. Не все определяется доходом. Духовная жизнь скована — вот что главное. А что касается князей, баронов… На это взгляды меняются. В Москве у меня есть один знакомый. Он проделал очень любопытную эволюцию. Отец его до революции был торговцем, торговал в провинциальной лавчонке. После революции установили порядок, что в высшие учебные заведения предпочтительно принимались дети рабочих и крестьян. Мой знакомый никому не сказал, что он сын торговца, пошел работать на завод, два года стучал там молотком, уверяя всех, что и отец его тоже кузнец, и так получил право учиться в университете. Закончил его и, как сам рабочий и сын рабочего, даже вступил в большевистскую партию! А теперь, когда все это утратило у них значение — происхождение, класс, сословие, когда анкет уже не требуют, когда быть рабочим не стало так почетно, как было, он, знаете, что? Он вполне прозрачно намекает, что родители его были дворяне, и не простые, а чуть ли не с гербом. Это очень интересный и обнадеживающий симптом. Не правда ли?

Они дошли с мисс Браун до шумной Оксфорд-стрит, отыскали тихое, уютное кафе, выбрав столик в углу, и разговорившаяся мисс Браун нарассказывала Сабурову множество любопытного о Москве, о Ленинграде, о людях, с которыми она встречалась. Круг ее знакомств ограничивался деятелями литературы и искусств. Она знала некоторых советских писателей, художников, режиссеров, артистов. Все те отдельные, на которых намекали авторы обращения, были, по ее словам, именно из этого круга. О них мисс Браун говорила с большой симпатией. Зато, нисколько не сдерживая себя, она поносила остальных.

— О, это такие бездари, такие тупицы, приспособленцы! Попробовали бы вы с ними поговорить. Как горохом о стену! — Она даже посту чала костяшкой пальца в обтянутую желтым шелком стену возле их сто лика. — Упрямые, самоуверенные. Им, только им все. Им премии, им гонорары, им должности и ордена. Вы это все увидите. Хотя такого рода дела и не будут нашими с вами делами, но они сами собой бросятся вам в глаза.

Она порылась в сумочке, набитой бумагами, и вытащила подобие брошюрки небольшого размера в мягкой серой обложке.

— Это вам, — сказала, подавая. — Это журнал, который называется совсем просто: «Студент». Замечателен он тем, что является журналом авангарда советской литературы.

Сабуров полистал страницы малоформатного карманного изданьица.

— Позвольте! — воскликнул он. — «Журнал авангарда советской литературы», как тут написано, а издается в Лондоне!

— А вы хотели бы, чтобы такое издавалось в Москве? Вы наивны, синьор Карадонна. Большевики этого не допустят. Они не такие. Нет, это, конечно же, издается в Лондоне, но завозится в Советский Союз и распространяется там среди желающих.

— Отдельных? — с ударением спросил Сабуров.

Мисс Браун усмехнулась.

Весь вечер Сабуров листал у себя в комнате этого «Студента». Он начитался посредственных альбомных стихов, которые занимали треть книжки и которые, как он понял из предисловия, автор сам же и распевает под гитару; с удивлением увидел заново перепечатанный отрывок из «Хулио Хуренито» Ильи Эренбурга, изданного еще в 1922 году в берлинском «Геликоне»; старые-престарые стихи этого автора, объединенные общим названием «Молитва о России», а