рядом и так называемые «Рязанские частушки». Нечто подобное певали солдаты белых армий на островах под Константинополем, изливая злобу на тех, кто вышиб их с Кубани и из Крыма.

По деревне слух идет:

Вшей забрали на учет;

Чтобы вшей пересчитать,

Стали баб учить читать.

И так десятками строк и четверостиший.

Была здесь, в «авангардном журнале», напечатана и «народная советская песня». Начиналась она строками:

У бабушки под крышей сеновала

Там курочка спокойно проживала,

Жила она, не ведая греха.

Пока не повстречала петуха.

Потом вот ей повстречался петух, он стал к ней ластиться, приглашать за реку. А за рекой:

Сначала она робко упиралась,

Потом она в истерику бросалась,

Подставил Петя курочке той ножку,

И сбил он нашей курочке прическу.

Следовала мораль:

— Так вот, девушки, советую я вам,

Не верьте вы усатым петухам,

И не ходите с ними вы за реку,

А то вы запоете «кукареку»!

Глупее что-либо придумать было трудно. Народная русская песня! Сабурову помнилось немало чудеснейших народных русских песен. Он уже запамятовал многие слова, но в ушах его еще не заглох напевный, лирический настрой тех песен, их целомудренность, их чистота и глубина. А тут бог знает что. Если теперь таковы у русского народа песни, то плохи же его дела. А если это фальсификация, то что ею преследуется?

Он увидел и объявления в «Студенте», из которых узнал, что антикварный магазин издательства «Флегон Пресс», издающего этот журнальчик, высылает книги по почте. Какие же это были книги? «Л. Троцкий. Сталинская школа фальсификации. К. Каутский. Большевизм в тупике. Б. Пастернак. Доктор Живаго». И даже журнал «Новый мир» № 3 за 1927 год! И еще его внимание привлек призыв: «Флегон Пресс покупает телефонные книги СССР. Выплачиваем 150 долларов за телефонную книгу любого советского города».

Все стало ясным. Английское издательство, с адресом 24, Chancery Lane, London, W— С— 2, собирает по задворкам Советской страны литературные отходы, публикует их на русском языке в Лондоне, платит гонорар авторам не своими английскими фунтами, а американскими долларами, скупает телефонные книги СССР, стремясь таким путем завербовать агентуру и приобрести адреса — старый, избитый прием. Зачем же ему, Сабурову, собирающемуся заниматься русским искусством, читать всю эту чушь? Напрасно мисс Браун навставляла такого чтива в список необходимой ему литературы.

13

— Бенито, ты знаешь, у нас в Турине находится группа советских писателей! — сказала Лера.

Допивая утренний кофе, Спада просматривал газеты.

— Знаю, — сказал он, не подымая головы.

— Может быть, надо встретиться с ними, пригласить к нам?

— Да ты что? — Спада вскинул свои глаза, два темных пятна за очками. — Это же Булатов со товарищи. Все трое — из этих… из баловней культа. Премии, ордена, подмосковные дачи…

— Мне кажется, ты неправ. — Лера сидела напротив за столом и катала шарик из мякиша только что принесенной, еще теплой булочки. — Во-первых, двоих из них, в частности Булатова, «культ», как ты называешь, не успел обласкать. Во-вторых, при «культе» такими писателями, у которых учился Булатов, были созданы очень хорошие книги. В-третьих, «культа» давно нет, а в Советском Союзе Булатова «со товарищи» читают, каждая новая книга каждого из них издается громадными тиражами, и все равно ее не купишь.

— Может быть, и читают, — довольно миролюбиво согласился Спада. — Но кто? Самые примитивные, самые неразвитые читатели. У вас в Советском Союзе таких двести с лишком миллионов. Только в их представлении Булатов — писатель. На самом же деле, то, что пишут он и ему подобные, не литература, а просто, как у вас говорят, агитки за Советскую власть. Критерий таков: за Советскую власть? Хорошо! Не за Советскую власть? Плохо! Вот и вся «эстетика». Так подлинно художественное никогда не создавалось, не создается и не может быть создано.

— Да, мне известна твоя точка зрения на советское искусство.

— Ну, ну, сформулируй. Интересно.

— Надо ли? Еще поссоримся. У меня ведь она, эта точка зрения, другая. Для тебя существуют лишь Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Бабель, а я росла — даже и в руки не брала их книг. А когда взяла, они меня не тронули. Они из иного мира. На книгах совсем других писателей формировался мой мир.

— На своих Фурмановых, Островских да Фадеевых вы вот и получились такие, с шорами на глазах! — Спада вскочил из-за стола, принялся хватать с полок книги, бросать их на тахту. — Вот вы что читали, вот!.. Подай вам «Настоящих человеков», «Московские характеры», «Кремлевские куранты»… Вы, вы, вы! Одни вы! А вы насовершали грубейших ошибок. Еще ваш баснописец Крылов учил вас, что и «дуги гнуть уменье надо». А вы — бац, трах! — по-медвежьи, сила есть — ума не надо.

За окном стояла осень. Семья Спады давно покинула побережье и Вариготту, оба они были заняты обычными городскими делами, а такие дела, как известно, нервам не на пользу, нервы от них напрягаются, сил сдерживать себя не хватает. Лера слушала крикливые откровения мужа и смыкала замком кисти рук: чтобы не схватить со стола кофейник и не запустить его в мотающуюся перед него коротко остриженную, круглую, как шар, голову человека, принявшего на себя роль судьи того, огромного, никакими общеизвестными мерками не измеримого, что за полвека сделал, совершил ее народ.

— Но их, — сказала она, подрагивая голосом, — тех, которые, по-твоему, представляют собой настоящую литературу, породили не революция, не Советская власть. Они были и до революции или же шли в сторонке, в обособленности от нее. Может быть, ты считаешь, что если у советского народа и есть какая-то литература, то она появилась не благо даря революции и советскому строю, а вопреки?

— Ты очень точно выразила мою мысль, очень точно. Низкий поклон тебе за это. Чтобы не забыть, сейчас же запишу. — Спада схватил карандаш и на обложке первой попавшейся под руку книги стал черкать, приговаривая — «Не бла-го-да-ря, а во-пре-ки!..»

— А вообще, — спросила Лера, — наша революция, наша Советская власть, она что-нибудь дала миру, человечеству?

— Демагогический вопрос, дорогая. Дать, конечно, дала. — Спада помедлил, — Но мы, мы, — подчеркнул он, — пойдем другим путем. У нас все будет гуманней, интеллигентней, современней.

— А главное — западней?

— Да, если хочешь. Западней.

— Когда каждый платит за себя?…

— Не понял.

— И не поймешь.

Она уже не настаивала на том,