На нас по-прежнему были джинсы, и лишь они удерживали от того, чтобы заняться любовью. Мэтт расстегнул мой лифчик и стал ласкать грудь. Он нежно целовал меня в шею, повторяя, что любит меня.

– Я тоже тебя люблю, – прошептала я. – И буду любить тебя вечно.

Меня возбуждало в нем все. Я ждала немедленных действий.

За все время, что мы с Питером встречались, я так и не смогла с ним переспать. Потому что был Мэтт. И больше никого. Ничто не могло удержать меня от того, чтобы заняться с ним любовью в этот вечер. Все остальное утратило всякий смысл. Неважно, сколько нам осталось времени. В этот момент, нежась в его объятьях, прижавшись к нему крепко-крепко, все, что имело значение, – это данное неповторимое мгновение. Я хотела отдаться Мэтту целиком и без остатка.

Он расстегнул мои джинсы и скользнул ладонью мне между ног, отчего я почти сразу же забилась в экстазе.

Мэтт целовал меня, приглушая мои стоны. Я расстегнула его ремень и собиралась стянула с него штаны.

– Нет, – прошептал он, покачав головой. А затем встал на корточки. – Я не хотел бы, чтобы все было так. Не сейчас. Я хочу жениться на тебе.

Я посмотрела на него в замешательстве. В глазах моих отразилось вожделение и недоумение одновременно.

– Брось. Я хочу быть к тебе как можно ближе. Сегодня.

Нахмурившись, Мэтт посмотрел на меня сверху вниз:

– Я не могу так. Надо подождать. Не знаю, что будет дальше.

Обхватив его затылок, я притянула его к себе и поцеловала. А потом прошептала:

– И я не знаю, поэтому и хочу насладиться каждой минутой. Пожалуйста, возьми меня. Ты – мой избранный.

Сердце бешено колотилось. Мне до невозможности хотелось дать ему все, я хотела этого всем своим существом. Но Мэтт не спешил принять мой дар.

Со щеки Мэтта на мою упала горькая слеза. Он сел на кровати, ощупывая свою голову.

– Не могу. Пока не буду знать, что останусь с тобой навсегда.

Я села и обняла его за шею.

– Я люблю тебя.

Только мне хотелось большего. Гораздо большего.

Я поднялась с кровати, открыла свой чемодан и пошла в ванную – переодеться в ночную рубашку и почистить зубы.

Включив воду, я села на край ванны и тихо заплакала. Но это не были слезы горя. Я испытывала какое-то странное сочетание эмоций – одновременно и восторг, и печаль.

С одной стороны, я переживала по поводу будущего. С другой стороны, я была невероятно счастлива. Я всей душой любила Мэтта и знала, что он тоже любит меня. Это было самое прекрасное знание на свете.

Вернувшись, я забралась в кровать. Мэтт пошел в душ и закрыл за собой дверь.

Я лежала тихо, слушая, как льется вода.

* * *

Еще не рассвело, когда Мэтт вдруг забрался на меня и поцеловал в шею.

– Я люблю тебя, – прошептал он, и я сразу же обхватила его бедра ногами и крепко прижала к себе.

Сквозь тонкую ткань моей ночной рубашки, которая собралась у меня на бедрах, я чувствовала его возбуждение.

Но Мэтт снова замер и прижался лбом к моему, закрыл глаза и покачал головой:

– Все сложно.

– Нет, все просто, – ответила я. – Можно мне спросить?.. Если бы ты узнал, что я не девственница – что мы с Питером уже спали, – ты бы занялся со мной любовью?

– Да.

Я втянула воздух и продолжила:

– Ну, пожалуйста… Неважно, что я сделала, а чего не сделала, в прошлом. Я хочу заняться с тобой любовью. Я в курсе, что от этого бывает. Но не отказывай мне в этом удовольствии. Потому что я никогда тебе этого не прощу. И буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

– Я тоже.

Пока Мэтт произносил эти слова, его рука уже скользила по моему бедру, отодвигая ночную рубашку.

Прежде чем он успел передумать, я стянула с него штаны и пододвинулась вперед.

Все случилось очень быстро и вполне естественно. Конечно, мне было больно, но я была рада этой боли. Той ночью я была невероятно счастлива. Мэтт взял меня размеренно и мягко, и это был самый удивительный опыт в моей жизни. Все случилось именно так, как я себе представляла.

Я любила его сильно-сильно.

Я никогда не пожалела об этом.

Все три дня до операции мы с Мэттом провели в его квартире в Чикаго.

Я не буду описывать те дни, скажу лишь, что мы наслаждались друг другом и смаковали каждую секунду. Мы смеялись и плакали, смотрели телевизор и играли в карты. Обедали в ресторанах или заказывали еду на дом.

Мэтт показал мне свои рукописи. Они лежали в пыльной коробке у него в шкафу. Я прочла рассказы и роман, который он наконец закончил. Заставила пообещать мне, что он разошлет его издателям, как только выпишется, потому что была полностью уверена, что это величайший роман всех времен, хотя, возможно, я судила не совсем уж объективно. В моих глазах Мэтт был самим совершенством. Для меня он был словно произведением искусства, но, наверное, когда по-настоящему любишь человека, всегда так.

Я позвонила родителям и рассказала им все.

Ну, почти все. Было кое-что, о чем я не могла сказать даже собственной матери.

Я сообщила, что операция назначена на 17 ноября, на 6 часов вечера.

Мама рассказала, что приходил Питер и спрашивал обо мне. Он был очень зол. Они с папой прекрасно понимали почему и сделали все возможное, чтобы успокоить его.

Я извинилась перед родителями, но сказала им, что назад пути нет, потому что я люблю Мэтта.

Мама с папой пожелали мне удачи и пообещали молиться за него.

* * *

Мэтт лег в больницу еще в воскресенье вечером, чтобы врачи могли сделать все анализы и подготовить его к операции, которая должна была продлиться около шести часов.

В понедельник утром медсестра сбрила его шикарные волосы. Весь день Мэтту нельзя было ни есть, ни пить, и его отправили на рентген и взяли анализ крови.

Около полудня прибыл Гордон. Он сказал, что останется в Чикаго до тех пор, пока Мэтту не станет лучше, что мы можем на него рассчитывать.

Вскоре после того, как приехал Гордон, позвонил их отец. Он поговорил с Мэттом пару минут. Пожелал ему удачи и пообещал посетить его на следующий день.

Про себя я подумала о матери Гордона и Мэтта, и мне захотелось, чтобы она была сейчас здесь, с нами, у постели своего младшего сына. Но это, конечно же, было невозможно – ведь она умерла много лет назад.

Мэтт упоминал о ней, когда закончил разговор с отцом. Он посмотрел на Гордона и сказал: