– Что, Митя, пойдем в гостиницу? – осторожно спросил Шебалин.

– Подождите, Николай Ильич… Побудем еще немного. Ведь так интересно. Прямо как в историческом фильме о революции…

– А если начнут стрелять?

– Что вы! Такого быть не должно!

– Всякое может случиться. Если толпа побежит, то возможны весьма печальные последствия.

– Давайте все же подождем! – взмолился Бузыкин.

«А чего, собственно, подождем»? – подумал Шебалин, но склонился к тому, чтобы остаться.

Грозовые тучи опускались все ниже. В свинцовой их сердцевине засверкали молнии. Это были даже не молнии, а яркие сполохи. Грома не было. Стало совсем тяжело дышать. Казалось, толпа стоит на дне огромного сосуда, из которого постепенно откачивают воздух. Неожиданно налетел легкий ветерок, принесший запах гари. Но слабое его дуновение лишь усилило ощущение тревоги и гнетущей тяжести.

Никогда в жизни Шебалин не испытывал ничего подобного. Он как будто не волен был управлять своим телом. Разум настойчиво подсказывал: лучше уйти отсюда, но что-то мешало, не пускало…

И в этот миг Шебалин их увидел. Метрах в трех от него стояла девочка, в которой он узнал Машу Глиномесову. Рядом с ней, как бы заслоняя ее своим крупным телом, возвышался Проша. Странно, но возле них образовалось пустое пространство. Люди как бы обтекали эту пару. Словно их окружала какая-то прозрачная стена.

Проша, которого Шебалин раньше видел только на фотографии, показался ему совсем неузнаваемым, и в то же время он точно знал: перед ним именно Проша. Если на снимках лицо душевнобольного выглядело тупым и плоским, то сейчас перед Шебалиным находился человек, объятый внутренним огнем. Напряженный как струна, он напоминал зверя, готовящегося к прыжку. Кожа туго обтягивала скулы, зеленоватые глаза излучали ярость.

Маша, напротив, казалась совершенно спокойной. На лице ее блуждала скучающая гримаса, глаза уставились куда-то в пространство. Красное короткое платьице рдело в серой толпе, словно огромный ядовитый цветок мака.

Шебалин не отрываясь смотрел на них. Сознание его прояснилось. Он лихорадочно размышлял, что же предпринять. Судя по всему, они вполне мирно сосуществуют. Девчонка вовсе не выглядит жертвой. Напротив, похоже, Проша защищает ее. Он вспомнил: по словам свидетелей, она называет его «раб». Но и на раба он не был похож. Скорее, на телохранителя, стража, который готов броситься на каждого, кто посягнет на его госпожу.

Что же все-таки делать? В этой толпе задержать их вряд ли удастся. Проще всего проследить за ними, а потом брать. Однако какая все-таки удача – встретить людей, которых безуспешно разыскиваешь, посреди многолюдной толпы.

Шебалин потянул за рукав Бузыкина, который, вытягивая шею, смотрел, что происходит впереди.

Тот обернулся, и в его глазах Николай прочитал досаду.

– Смотри, – Шебалин кивнул на пару.

Тот безразлично покосился на девочку и ее похитителя.

– А-а, – равнодушно произнес он, – нашлись… – И отвернулся. Вновь, вертя головой, он стал высматривать что-то впереди, потом неуверенно направился в гущу толпы.

– Ты куда? Стой! – крикнул Шебалин, но Бузыкин лишь вяло махнул рукой: отстаньте, мол.

«Вот гад! – с ненавистью подумал Шебалин. – В самый острый момент меня бросает. Ну и черт с ним! Сам управлюсь».

Он снова повернулся к парочке и обнаружил, что девчонка внимательно смотрит на него. Ему даже показалось, что она чуть заметно усмехается. Как будто знает, кто он.

В эту минуту впереди, куда отправился Бузыкин, раздалась резкая команда, а потом треск автоматных очередей. Тяжелый гул людской толпы превратился в рев, и Шебалин понял: началось самое страшное.

– Что бы ни случилось, – решил он, – нужно держаться рядом с парочкой.

Самолет пролетал где-то над Атлантикой. В салоне был полумрак, большинство пассажиров спали. Рита Кнабе расслабленно полулежала в кресле с закрытыми глазами, но сон не шел. Рядом с ней посапывала пожилая ирландка. Еще в самом начале полета они перекинулись несколькими фразами, и Рита успела узнать, что миссис О'Лири возвращается домой из Бостона, куда она ездила в связи с наследством, доставшимся ей после смерти сестры. Она была страстной патриоткой своего Зеленого острова и сообщила Рите, что ни за что бы не осталась жить в Америке, даже если б ее к этому принудили. «Ирландия – родина моя», – пропела она. Однако чувствовалось, что пожилая дама кривит душой. Бостон явно произвел на нее огромное впечатление.

Некоторое время Рита размышляла над словами ирландки.

«Что можно считать родиной?» – спрашивала она себя. Для нее самой родина – вроде бы Америка. А почему не Китай, где выросли ее родители, или Россия, откуда происходили ее предки? Хотя она и родилась в Америке, но никогда не ощущала, что эта страна – тот заветный край, по которому испытываешь ностальгию – неизбывную тоску по родине. В семье часто говорили о ностальгии, но она так и не поняла, действительно ли существует эта странная болезнь или она выдумана писателями, в большинстве своем русскими. Она читала Набокова, Бунина, пытаясь найти ответ, но так ничего и не поняла. Все было расплывчато, зыбко…

Родные также не могли дать четкого ответа на этот вопрос. «Родина, – задумчиво сказала бабушка, – это то место, где ты чувствуешь себя хорошо. Поверь, я много повидала, помню даже Россию, но везде мы ощущали себя временными людьми. И только тут, в Америке, я поняла, что такое настоящий дом». С ней упорно спорила другая бабушка Риты, которая упрямо утверждала, что ее родина – Россия, и хотя сама она там никогда не была, но чувствует неодолимую тягу к снегам, березкам…

– Поезжай на Аляску, там всего этого вдоволь, – отвечала ей первая бабушка.

– Вы все переводите в шутку, Марья Гавриловна.

Дальше спор, разумеется, сам собой перекидывался на красных и белых, на вечную дискуссию о том, кто виноват и что нужно было делать. Словом, Рита и тут не могла получить ответ на волнующий ее вопрос.

Она давно хотела побывать в России, на земле предков. И вот возможность представилась. Но уж больно странная. В качестве кого она едет? В качестве шпионки? Или прислужницы темных сил? Шпионаж нынче не в моде, да и ее задание мало походит на шпионаж. Нужно найти и увезти маленькую девочку… Зачем? Почему? Она так и не поняла. Тот высокий, странноватого вида блондин сказал очень мало. Большой желтый конверт, который она получила тем же вечером, нес в себе только конкретные имена и адреса. Речь шла о ребенке – девочке десяти лет, Глиномесовой Маше. Были изложены кое-какие подробности о семье Маши, а также краткие инструкции по работе со связным и поведении в экстремальной ситуации. Больше ничего.

Рита вспомнила слова блондина о том, что девочка является святыней и одновременно частью какого-то эксперимента. Эксперимента, длящегося долгое время… Какого еще эксперимента? Ее не сочли нужным посвящать в детали. Кто такие вообще люди, стоящие за всем этим странным делом? А этот трюк с ожившей куклой… Трюк ли?