«Дорогая мама!..» — читал полковник, краем глаза наблюдая за манипуляциями майора; тот выложил на стол старомодную записную книжку с дерматиновой, изрядно потрепанной коричневой обложкой. «Если мне не изменяет память, — попытался угадать Артемов, — страницы в ней, как в школьной тетради по арифметике: в клеточку».

Да, записная книжка была старой: рисунок на обложке едва просматривался, углы разлохмачены и скруглены. На ней не хватает — пришла полковнику неожиданная мысль — резинки, которая не давала бы страницам открываться. Сейчас такие вещи ушли в прошлое. Хотя нет, сейчас пачки с деньгами перетягивают резинками. Всё новое — хорошо забытое старое. Как и в письме Игоря к матери: «...у меня всё по-старому». Вот старшему сержанту Мельникову Артемов бы не сказал: не мельчи — как комбату Свидину. Почерк у Игоря был по-деловому размашистым, на строчке не больше четырех-пяти слов. Писал он не на линованной бумаге, тем не менее строки были ровные, действительно как по линейке.

Полковник мало знал об авторе этого обычного солдатского письма, но кое-что почерпнул в беседе с начштаба учебного центра. Например, то, что Игорь за десять лет сменил четыре школы, а значит — массу друзей. Означает ли это, что он впоследствии мог разбрасываться друзьями или пренебрегать дружбой? Черт его знает.

Артемов ни разу не видел Игоря Мельникова, но каждая строчка в письме матери всё же говорила о его воспитании. Доля интеллигентности, заключил полковник, — от матери, которая всю свою скитальческую жизнь жены офицера работала в библиотеках — войсковых, школьных, поселковых, городских. Смелость и дерзость (факт установленный) достались от отца. А вот чего не мог знать Артемов, так это нелюбовь Миротворца к бардовским песням, ему нравились в них просто тексты, они, без музыки, звучали и читались с иным смыслом.

«...Погода пока не балует, — продолжал читать полковник. — Правда, в субботу, 5 апреля, день выдался ясным и солнечным — по-настоящему первый весенний день».

Нет, ничего. Обычное, рядовое письмо... старшего сержанта и сына генерала.

— Это что? — Артемов глазами указал на две стопки вещей.

— Это добро Мельникова, а это — Литвинова, — пояснил особист, разложивший на столе оперативника незамысловатый пасьянс, и коснулся каждой стопки.

— Спасибо, можете идти, — отпустил Артемов майора Тимашева.

В первую очередь он решил пролистать записную книжку, которая бросилась ему в глаза. «Не удивлюсь, если обнаружу цену копеек этак в 15-20. И дату изготовления — допустим, 1976 год. Интересно, где Мельников достал такую?»

Полковник потянулся к ней, однако... Однако взял письмо, лежащее сверху стопки, адресованное Игорю Мельникову. Писал друг, точнее — друган: «Привет, Игорек! Пишет тебе друган Юрок...» Друган Юрок подробно описывал вечеринку у какой-то Ленки, в конце которой «все перепились». "...Лехе сбили очки, а меня бросили мордой в «селедку под шубой»... Короче, этот Юрок завалил трех стокилограммовых шкафов, которые нежданно-негаданно приперлись к Ленке. А ведь врет друган, подумал Артемов, складывая листы в конверт. Просто завидует спецназовцу Игорю Мельникову, потому-то и создал свой виртуально-гражданский фронт, где он, конечно же, беспощадно лидировал.

Теперь очередь за записной книжкой.

С первых же строк Артемов понял что это дневник, начатый в 1995 году, принадлежит он не Игорю Мельникову по нескольким признакам. Во-первых, почерк не его убористый, если не сказать «сжатый». Во-вторых, в 1995 году Мельников учился в школе, а автор дневника, судя по записям, находился под Грозным.

«...января 1995 г. 5.00. Начали движение. Дорога тяжелая, — писал неизвестный автор, — наши БТРы охранения еле прут. Но связь в колонне хорошая: я слышу генерала Горбунова, он слышит меня и проводника в голове колонны... 16.00. Вышли в город и сосредоточились в парке им. Ленина. Горбунов по рации уточнил обстановку... 22.00. Убит командир батальона ВДВ, офицер и журналист в районе рынка. Генерал придерживает мою разведгруппу — причин не знаю. Но мои парни готовы к ночному рейду...»

Артемов перевернул три или четыре страницы.

"...в 2.10 попали в засаду. Потеряли 6 человек убитыми, много раненых, еле вырвались. Но сумели отбить у дудаевцев мотострелка — одного из восемнадцати, попавших в плен в результате вчерашней атаки, которая была подготовлена наспех, бездарно, без разведданных; ей, слава богу, предшествовал артобстрел... Фактически мотострелковую роту бросили в бесшабашный прорыв... Не забуду литого чугунного забора вокруг школы: на его пики были насажены отрубленные головы наших солдат... Из здания школы раздавались крики... Чувствовал, как на голове волосы встают дыбом.

Твари! Чеченские выродки и русские генералы. Твари! Выродки! Всех под одну гребенку!.. Я не мог связаться со своим начальством. Рация Горбунова что-то перхала, ничего не разобрать. И меня генерал не слышал. Я прорвался к ставке генерала армии Г. «Товарищ генерал, разрешите! Я проведу, дорогу покажу». — «Нет!» — «Товарищ генерал, там наших режут!» Услышав о пленниках, генерал Г. пустился нервно и не к месту длинно объяснять, что наших солдат не готовили к тому, что их ждет в плену. Мол, понадеялись на русское авось. «Товарищ генерал, ведь там наших...» — «Нет, я сказал!» — «Наших, мать вашу генеральскую, режут!»

Бесполезно...

Рядом со мной стоял механик-водитель, молодой, лет девятнадцати парнишка. Лицо прокопченное, по щекам, оставляя полосы, текут слезы. «Размазня! — рявкнул генерал. — Кругом! Марш отсюда!» И — ко мне: «Ваша фамилия!» Я послал его в жопу... Собрал ребят. Ну что, попробуем, спрашиваю. Связи по-прежнему нет — можно будет отбрехаться. Через час снова вышли к школе, еще час ушел на разведку. Потом оказалось, что дудаевцы школу оставили. Б...! Лучше б я не заходил туда... Почти не помню, как мы вывозили на БТРах обезглавленные трупы солдат..."

Артемов, тяжело вздохнув, открыл дневник в середине, где спаренные листы выпадали и были истрепаны сильней остальных.

9 января 1996 года. Кизляр. Вооруженное нападение на военный аэродром, блокирование воинских частей внутренних войск, городская больница и роддом. «Я получил приказ и уже к исходу дня был со своими бойцами на южной окраине Кизляра... Отряд Радуева — свыше 300 штыков — попытался захватить аэродром и военный городок...»

Ну, картина эта известная, хотя и безрадостная, нахмурился и чуть сдвинул брови Артемов. Дневник этот, судя по всему, боевого офицера. Может, в конце удастся узнать его имя.

Полковник открыл последнюю страницу. На ней всё те же ровные строки, написанные всё тем же убористым почерком, — но до чего же знакомые слова...

«Устал я от беспредела. Может, люди прочитают и что-то сдвинется в их уродских мозгах. Нельзя так. Я здесь не то чтоб свихнулся, но что-то важное в себе погубил... Я не хочу, чтоб сейчас кто-то прочел это — еще рано, мне кажется. Но, может, лет через пять или шесть будет не поздно».

Что за черт!..

Артемов открыл предпоследнюю страницу.