Ханс и Мия жили в Эрликоне, тихой сельской округе. Снаружи маленький дом Гигеров и студия выглядели очень чинно, если не считать сада, где кусты росли свободно, потому что Хансу нравилось, какие формы они принимают. Однако внутренняя обстановка явственно отражала тягу художника ко всему зловещему. Комнаты были темные, их украшали произведения искусства в готическом стиле, изображавшие рождение, секс и смерть. На одном столе лежал череп. Гигер сказал, что отец вручил ему этот артефакт, когда Хансу было шесть лет. Рядом со своей статуэткой «Оскара» Ханс поставил высушенную человеческую голову – идеальное memento mori[71].

Мы пробыли там две или три недели, снимая на шестнадцатимиллиметровую пленку, которую затем предстояло преобразовать в видео. Ханс изготовил для меня изящное боди с изображениями киборгов – гибридов людей и машин. Еще мне сделали маску на все лицо, обмазав его быстро затвердевающим веществом, которое используют для зубных протезов – фу! Совсем не приятно – и было страшно, что меня так замуровали. В итоге им пришлось снимать маску до того, как она окончательно затвердела. Хансу не понравилось, что теперь черты получились смазанными, но я нацепила длинный черный парик, и это его устроило. Ханс тоже присутствовал на видео, он был в медной, как будто трафаретной маске, собранной из частей часовых механизмов. Трафаретная маска из швейцарских часов – ну не чудесно ли!

Еще он детально проработал египетский саркофаг из пенопласта. И на этот раз Ханс воткнул огромные акупунктурные иглы в мое тело – как стержни, притягивающие силу молнии. KooKoo обрел жизнь, точно новоявленное создание Франкенштейна.

Саркофаг получился восхитительный, но слишком хрупкий, чтобы я могла в него улечься. Поэтому Гигер вырезал дверной проем в форме саркофага, чтобы я прошла сквозь него. Я появлялась как возрожденная биомеханическая женщина и танцевала в своем боди и украшениях из медных часов. Пока творилось все это колдовство, Крис стоял там со съемочной аппаратурой Hasselblad перед чародеем Хансом и мной – созданием, словно сошедшим с одного из полотен Ханса, которое он оживил с помощью своего искусства. Те снимки, на которых Крис тогда запечатлел меня, – одни из моих любимых.

Я не забыла о той статье в Vogue. Раз уж мы все равно оказались в Швейцарии, мы с Крисом решили оплатить визит в La Prairie, ту самую клинику, практиковавшую Frischzellentherapie. Она находилась на Женевском озере, рядом с городком Клараном во французской части Швейцарии.

Кларан стал известным благодаря дико популярному роману «Новая Элоиза» Жана Жака Руссо, действие которого разворачивается в этих краях. Стравинский написал здесь «Весну священную» и «Пульчинеллу», Чайковский – Концерт для скрипки с оркестром, а Набоков, автор «Лолиты», здесь умер. Ну а теперь здесь очутились и мы… Этот городок, со своими до мелочей продуманными садами и живописными тропами, давно уже привлекал множество туристов. Мы с Крисом арендовали лодки, посмотрели на чудесные Альпы и посетили соседний Монтрё, знаменитый своим джазовым фестивалем. А затем мы зарегистрировались в La Prairie.

С тех пор клиника успела сменить имидж, но, когда мы там были, она больше напоминала больницу. Доктора, медсестры, кабинеты для сдачи крови, рентген. Тогда они затеяли инъекции эмбриональных клеток черной овцы – почему нужна была именно черная овца, я так никогда и не узнала. Терапия с применением стволовых клеток была новым направлением в науке, и о ней не говорили так много, как сейчас. Одним из авторов этой методики и участником консультативного совета в La Prairie был Кристиан Барнард, хирург, впервые в мире сделавший пересадку сердца от человека к человеку. Это был прогрессивно мыслящий ученый, с самого начала внушивший мне уважение. Нас просвечивали рентгеном со всех сторон и делали болезненные инъекции. После процедур мы лежали в клинике, где нас обследовали. Крис явно почувствовал, что маленькая черная овечка зарядила его энергией, и я тоже ощутила положительный эффект.

Когда в звукозаписывающей компании послушали KooKoo, они столкнулись с моим потенциалом сольной певицы. И когда они взвесили все за и против, выяснилось, что идея им не по нутру. «Что нам с этим делать?» – спрашивали они. Они так и не приняли вызов. Они не ожидали такого поворота от милой маленькой горячей Блонди. Мои темные волосы их совсем не вдохновляли, они считали, что это смутит фанатов. Им нужна была Дебби Харри, а не Грязная Харри. Картину с моей пронзенной головой они тоже не оценили – и, если начистоту, не только они. Ряд американских музыкальных магазинов отказался ее распространять, а когда в Британии наш лейбл повесил афиши с обложкой альбома в Лондонском метро, их запретили – посчитали «излишне провокационными».

Рекорд-компания хотела от меня только одного – чтобы я продолжала записывать альбомы с Blondie. Они устроили рынок для группы, как сами считали, и именно там пролегала золотая жила. В то время для музыкантов было нехарактерно вот так менять направление. Например, когда мне предложили роль в фильме «Бегущий по лезвию», в котором я очень хотела сняться, компания заблокировала мое решение, что, с моей точки зрения, было просто смехотворно – я была уверена, что это только увеличило бы продажи. В те времена и в ту эпоху они пытались сложить все элементы и сделать так, чтобы альбом соответствовал картинке, но такой подход не работал уже тогда. Разумеется, если бы Шеп вник в происходящее и обсудил новые условия нашего контракта, что-то изменилось бы к лучшему. Но, насколько мне известно, он этого не сделал. Наш диалог с лейблом в принципе зашел в тупик. К тому же возникли проблемы внутри самой компании, в том числе конфликты с партнерами, хотя тогда мы об этом не знали.

KooKoo никогда не задумывался как отправная точка сольной карьеры. Просто у нас с Крисом возникла идея создать альбом, в равных пропорциях «черный» и «белый». Примечательно, что сразу после выхода KooKoo Пол Маккартни записал Ebony and Ivory[72] со Стиви Уандером, и, как перворазрядные артисты, они получили огромный отклик. Можно продать все что угодно при наличии достаточной реакции. Думаю, будь мы поумнее, мы назвали бы альбом Black and White, или Oreo, или как-то вроде этого… Но KooKoo тоже был не самый плохой вариант. Он вошел в топ-10 в британских чартах, став серебряным альбомом, а в Америке получил золото. Тем временем Chrysalis выпустила альбом наших старых хитов The Best of Blondie.

Я размышляла, что для меня было лучшим в истории Blondie, и пришла к выводу, что это ранние дни группы. Тогда мы только пытались пробиться наверх, до рассвета носились по Нижнему Ист-Сайду, просто чтобы как-то продвигаться, по темноте возвращались домой с репетиций и концертов, вдыхая пыльный, сладко-грязный запах города. Все выживали без денег. Никто не говорил о массовом успехе. Кто вообще хотел быть как все? То, что делали мы, было намного лучше. Мы ощущали себя первопроходцами. Мы прокладывали новые тропы вместо того, чтобы ходить торными дорогами. Лично я еще отчаянно пыталась понять, кто я такая, – и была одержима желанием приобщиться к искусству.