«Уйдя от конвоя, однако, и не получая дальнейшей информации в подтверждение своего впечатления о близости «Тирпица», я полагаю, он должен был отпустить эти эсминцы и приказать им воссоединиться с конвоем. Их важность для противолодочной обороны конвоя, даже при том, что конвой рассеялся, была бы значительной, и если бы объявились главные силы противника, то эсминцы могли бы серьезно отвлечь на себя их внимание и доставить им беспокойство, особенно в условиях малой видимости».

Черчилль повторял эти критические замечания в своих мемуарах. «К сожалению, – писал он, – эсминцы охранения конвоя также ушли». Капитан 2-го ранга Брум, мучимый сознанием того, что он был так или иначе виноват в этом, написал в ответ:

«Это утверждение вполне может создать впечатление, что соединение эсминцев было вольно остаться с конвоем или уходить. То, что эсминцы под моим командованием были отведены, дело не несчастного случая, а следствие прямого приказа адмиралтейства рассеяться конвою. Этот приказ мог быть оправданным только в случае близости противника, а это требовало, чтобы я сосредоточил свои эсминцы при крейсерах»[62].

В то время Гамильтон и все его офицеры еще считали, что «Тирпиц» находится в море и стремится настичь конвой. Корабли по-прежнему шли по боевой тревоге, пробиваясь сквозь туман, подвергаясь опасности напороться на малые айсберги, разбросанные в акватории. Но пока что обходилось. События последних нескольких часов потрясли офицерский и рядовой состав кораблей Гамильтона: люди считали, что немцы вот-вот нападут на грузовые суда, а они в это время бегут от врага, да еще «полным ходом». Ко времени, когда Гамильтон получил приказы, он считал, что «Тирпиц» не сможет подойти к конвою раньше полуночи, а то и до 2 часов ночи, если в компании с ним находится «Адмирал Шеер». Стремительное поступление трех приказов из адмиралтейства, одного с пометкой «срочно», а двух – «весьма срочно», оставило его в убеждении, что адмиралтейство стало обладателем «дополнительной информации», на которую оно намекало за два часа до этого, и что «Тирпиц» находится в море и в непосредственной близости от конвоя: «Я действовал соответственно». Знай он истинную обстановку, он остался бы со своими кораблями в охранении, пока конвой не рассеялся бы как следует, и оставил бы его позже, менее болезненным образом. «Я боюсь, – сказал он Тови двумя днями позже, – что воздействие на моральный дух было оказано самое прискорбное».

Так оно и было в действительности: офицер плохо вооруженного американского грузового судна «Джон Уидерспун» написал в своем дневнике в тот вечер: «Получены приказы распустить конвой. Невероятно, что мы предоставлены самим себе без всякой защиты. На некоторых судах вообще нет орудий. Идут как могут. Некоторые суда собираются по два, по три. Мы уходим одни.»

Что случилось с двенадцатью кораблями эскорта Королевского ВМФ, оставленными командующим охранением с конвоем? Именно с ними связывал надежду на спасение хотя бы некоторых транспортов конвоя контр-адмирала Гамильтон.

Лейтенант Рэнкин (корвет «Дианелла») истолковал последние распоряжения Брума буквально и направился по прямой к Архангельску. В 23 часа корабль ПВО «Паломарес» (командир Дж. Х. Джонси), ставший старшим кораблем охранения после ухода «Кеппела», дал сигнал на все корабли эскорта: «Рассеяться и следовать самостоятельно»; но некоторое время спустя командир понял, что, рассеяв эскорт, он остался без противолодочной обороны точно так же, как и грузовые корабли, и тогда с «Паломареса» на тральщик «Бритомарт», находившийся в 7 милях к северу, поступил краткий сигнал: «Подойти ко мне», а затем, десять минут спустя, – дополнительные инструкции: «Занять позицию слева от меня на траверзе, в одной миле. Курс 077°, 11 1/2 узла». Вскоре после этого «Паломарес» приказал тральщику «Хэлсион» занять место справа на траверзе. Командир «Бритомарта» капитан-лейтенант Стэмвиц потом заметил: «Мне показалось неправильным, что мой противолодочный тральщик использовался только для того, чтобы сопровождать хорошо вооруженный корабль ПВО. Но похоже, для «Паломареса» было важнее обеспечить безопасное прохождение собственного корабля, чем транспортов». Конечно, противолодочные корабли получали таким образом превосходную противовоздушную защиту.

Корвет «Ла Малуин» первоначально шел восточным курсом вместе с однотипным кораблем «Лотус», только что заправившимся. «Туман рассеялся, когда он был больше всего нам нужен», – записал в ту ночь лейтенант Карадус, офицер, обслуживавший гидролокатор на корабле «Ла Малуин». Корвет «Поппи» был неподалеку, а «Эйршир», небольшой противолодочный траулер, так понравившийся всем, был на приличном расстоянии. В течение двух часов на корабли шел непрерывный поток шифрованных сообщений из Уайтхолла. «Подводным лодкам было приказано занять определенные позиции, – записал Карадус, – и мы знали, что германский флот вышел в море». К полуночи рассеивание было закончено, и пока что успешно[63].

Надеясь спасти кое-что из конвоя, другой корабль ПВО – «Посарика» – попросил разрешения взять с собой совместно с пятью другими кораблями эскорта семь самых северных транспортов. Старший офицер конвоя наотрез отказал в этом: суда конвоя должны рассеяться и держаться как можно дальше друг от друга. Столкнувшись с таким ответом, в час ночи корабль «Посарика» попросил корветы «Ла Малуин» и «Лотус» обеспечить его противолодочное охранение с левого и правого бортов. Вместе они легли на северо-восточный курс, направляясь к ледяному барьеру максимально быстрым ходом, с учетом низкой скорости корветов и необходимости сохранить достаточное количество топлива, чтобы добраться до ближайшей земли. Действия «Посарики» вызвали тревогу на корветах. Помощник на «Ла Малуине», не ведая, возможно, о категорических приказах капитана 1-го ранга Лофорда о том, что конвой должен рассеяться, возмущался: «Не хватало еще сжечь наш морской флаг и поднять карантинный». Он не считал, что корабль ПВО должен иметь эскорт, и негодовал на то, что у эскортов Королевского ВМФ в целом «тонка кишка» и слабы нервы. По вибрации корпуса все знали, что корвет идет самым полным ходом.

Лейтенант Карадус перед 4 часами утра прилег на свою койку прямо в непромокаемой накидке на капоковой[64] подкладке, положив под голову вместо подушки надутый спасательный жилет: «Я очень устал, но голова разрывалась от мыслей, а на сердце было тяжело. Сон не шел». Как и все моряки, он стоял по боевой тревоге больше суток. Ему не хотелось отставать от стремительных событий, но, хотя дух рвался действовать, плоть ослабла. Лейтенант надеялся, что на них нападут прежде, чем он проснется.

Карадус был разбужен словами утренней молитвы. Было воскресенье 5 июля. Машины работали не во всю мощь. К их компании присоединилось судно «Рэтлин» со спасшимися членами команды торпедированных «Уильяма Хупера» и «Наварино», он занял позицию в 5 милях слева на траверзе «Посарики». В 8 утра издалека увидели первые