Би-би-си сообщило, что наши устраивают митинги на заводах и фабриках против процесса демократизации в Чехословакии (Ю. Нельская-Сидур. С. 139).

Но как быть с третьей литературой, представляющей собой еще не виданный феномен как с исторической, так и с художественной точки зрения? Как быть с литературой машинописной, ходящей по рукам и увеличивающейся с каждым годом, несмотря на запретные меры, воплотившиеся ныне в форму закона? Она увеличивается и будет увеличиваться потому, что страна вступила в новый период – в период вглядывания в себя, в то, что случилось с нею в прежние годы. Отражение этого народного «вглядывания» – вот что породило так называемый «Самиздат», подвергающийся преследованиям и запретам.

Что же делать с этой новой, не желающей лгать и притворяться литературой? Что делать с писателями, отказывающимися признавать ошибки, которых они не совершали? Что делать с писателями, которые перестали бояться, которые заняли нравственную позицию в жизни и в литературе – позицию, которая дороже для них, чем сама жизнь? С ними ничего нельзя сделать. Они работают и будут работать – в безвестности, в одиночестве, в безмолвии, лишенные поддержки и воодушевленные лишь сочувствием интеллигентного круга, которые становится все шире и глубже (Слово пробивает себе дорогу. С. 239–240).

переходя от своих личных переживаний к характеристике периода 30–40‐х годов, А. Твардовский оценивает советское общество этих лет, все поколение того периода как искалеченное и развращенное идеологией культа личности, пассивно относящееся к массовым репрессиям, способное на любое предательство ради достижения «высшей цели» и бездумного возвеличивания вождя автор открыто выступает против какого-либо контроля в области идеологии, который он называет «опекой» над мыслями (Вопросы литературы. 1998. № 5).

сказала, что сейчас обсуждается вопрос в ЦК о применении мер против тех, кто хранит, читает и незаконно передает самиздатовские рукописи, а также тех, кто слушает зарубежное радио. Кроме того, ходят слухи, что Шелепин в правительстве якобы придерживается крайне левых взглядов и хочет идти по чехословацкому пути (Ю. Нельская-Сидур. С. 140–141).

Сегодня состоялась Коллегия Министерства, на которой «разбирали» журнал «Театр». Даже Шумов978 был удручен тем, как это происходило, как распоясалась «черная сотня».

Выступали: Рыбаков (докладчик), Владыкин (доклад от Министерства), Г. Марков (секретарь Союза писателей), Кузнецов (Министр культуры РСФСР), Михалков, Софронов, Пименов, Салынский, Товстоногов, Абалкин, Фурцева.

Михалков говорил, что авторы у журнала случайные, что пьесы он печатал случайные (его не печатали – вот весь принцип). Софронов, по выражению Шумова, вел себя как бандит, садист: топит, потом вытащит, даст глотнуть воздуха и опять топит. Огорчительнее всего, что Салынский повернул на 180 градусов (до неприличия), назвал статью Крымовой о «Пугачеве» хамской. Вообще, «именинниками» были Крымова и Аникст. Аникст – за «Современник», за то, что написал, что это театр, который сказал слово правды, что с его появлением МХАТ перестал быть единственным властителем дум. Лейтмотивом всего «обсуждения» было, что это все ложь, что и при «культе» (хотя это слово, естественно, не произносилось) были достижения, что как раз на этот период приходится расцвет Охлопкова, творчество Таирова и Мейерхольда. Особенно казуистически выступал Абалкин, надергавший «компрометирующих» цитат и приводивший «достижения» тех лет, конечно, не «Зеленую улицу», а «поприличнее». Да, Салынский обвинил журнал в групповщине, что примером тому юбилейный номер (к 50-летию Октября), где даже не упомянуты имена ведущих драматургов – Софронова, Мдивани, Штока и т. д.

Самым приличным был Товстоногов, который «удивил» Фурцеву, она все пожимала плечами. Он говорил: «Да, в журнале печатаются и слабые пьесы, но они и впредь будут печататься, никто от этого не застрахован». (Реплика Фурцевой: «Ну а где партийная совесть?») Товстоногов: «Партийную совесть не взвесишь на весах, она – понятие, которое меняется от обстоятельств». Но вообще обстановка была такая, что и он скис.

Фурцева сказала, что надо назначить опытного, зрелого главного редактора, а Рыбакова оставить замом, что он, мол, молодой, он еще возглавит и не такой журнал. И еще у нее был удар ниже пояса: она сказала, что неумеренное захваливание загубило такого художника, как Эфрос, которого надо было направлять на правильный путь.