Любимов, говорят, остался. Евтушенко написал письмо. Вознесенский написал. И Шостакович. Одно из них попало Брежневу. Любимов добился встречи с ним. Он рассказал о работе театра, о планах. О том, что собирается поставить спектакль к ленинским дням. И Брежнев дал команду прекратить возню вокруг Любимова. Зато обсуждали журнал «Театр» на коллегии Министерства культуры. Всыпали ему. Сняли редактора, державшегося с достоинством»980 (Л. Левицкий. С. 145).

…Я хочу напомнить, что своей репутацией человека подозрительного образа мыслей я обязан людям и обстоятельствам; к литературе отношения не имеющим. И продолжающееся положение, при котором мои произведения, не будучи опубликованными, подвергаются за-глазному охаиванию, а сам я – публичным поношениям, считаю и вредным, и оскорбительным. Мои книги выходят во многих странах мира, а в отечестве разнообразные лица и инстанции, преследуя неведомые мне цели, превращают меня в литературное пугало. Появление своих произведений за рубежом поэтому считать идеологической диверсией врагов моей родины я  отказываюсь. Гораздо более вредным и нетерпимым является искусственное замалчивание чьего-либо творчества, ибо это создает удушливую обстановку подпольщины и скандала. Я не знаю и не желаю знать, какие именно эмоции вызывает мое имя у руководства Лен. отд. издательства Советский писатель – мистический или просто шкурный страх; но во имя здравого смысла, во имя той пользы, которую, я уверен, принесут читателю поэзии мои произведения, во имя, наконец, добрых нравов литературы, я настаиваю на том, чтобы с существующим положением было покончено (цит. по: А. Клименко. С. 41).

Авторы документа клевещут на КПЧ и социалистический строй. Сейчас очевиднее, чем когда бы то ни было, что появление «Двух тысяч слов» – это отнюдь не изолированное явление, а свидетельство активизации правых и прямо контрреволюционных сил в Чехословакии, которые очевидно связаны и с империалистической реакцией. Они перешли к ожесточенным атакам против КПЧ в целом, против основ социалистической государственности.

Известие это меня огорошило, – 16 июля записывает в дневник Лев Левицкий. – Зная Аркадия, а я его недурно знал, можно было не сомневаться, что он сделает нечто подобное, как только для этого представится хоть слабый шанс. Литератор такой продуктивности, как он, не может нормально чувствовать себя, если лишен возможности печататься. Если бы люди не отрывались от дома и не делали того, что считают позарез нужным, человечество до сих пор пребывало бы в первобытном состоянии (Л. Левицкий. С. 146–147).

«искусствоведы в штатском» – так их зовут в Москве. Они здесь на случай импровизированной демонстрации-скандала, которого, как и на похоронах И Г, опасается начальство. Хотя К. Г. заступался за Синявского и Даниэля и подписывал разные письма-протесты, за что был в некоторой опале, видимо главари ССП решили присвоить его наследство и пришли на траурный митинг прославлять его. Говорили речи М. Алексеев и Сартаков и Кербабаев, назвавший его «Константином Павловичем». Вечная история! Поминальные речи говорят именно те, кого К. Г. терпеть не мог. Из друзей дали слово старому паяцу Шкловскому и он прокричал нечто высокопарное и псевдофилософическое (Звезда. 2015. № 1. С. 173–174).

Дорогой Леонид Ильич!

Знаю, как тебе сейчас тяжело и трудно, а потому дружески обнимаю и от души желаю бодрости, здоровья и успехов в решении этого муторного дела.

Твой полковник М. Шолохов (М. Шолохов. Письма. С. 393).

Я внимательно (насколько это возможно в нашей стране) слежу за событиями в Чехословакии и не могу спокойно и равнодушно относиться к той реакции, которую вызывают эти события в нашей печати.

Основываясь на статьях в чехословацкой прессе, на сообщениях по западному радио и немногочисленных фактах, приводимых в нашей печати, я думаю, что в ЧССР происходит естественное развитие здорового общества: борьба идей и мнений, свобода критики, попытка воплотить на практике декларированные идеалы социализма, до сих пор существующие повсюду в виде лозунгов и отдаленных перспектив.