праздникам, не для обедни, так как не было алтаря, а для служения так называемой обедницы и всенощной. Вся русская колония собиралась в такие дни в занимаемую нами виллу. При нас была совершена закладка русской церкви[377] в присутствии высочайших особ. Александра Иосифовна была тогда в апогее своей величественной красоты. Винтергальтер писал с нее портрет. Мы присутствовали при одном из сеансов, и великий князь, тогда еще так сильно влюбленный[378], видимо любовался ею, следя за работой художника. Кроме постоянных малых приемов было у великой княгини два больших музыкальных вечера. В Ницце проживала баронесса Вижье, бывшая знаменитая певица Крувелли. Ее дивное пение чередовалось в концерте с инструментальной музыкой, между исполнителями которой был граф Cessole, постоянный обитатель Ниццы. У него была красивая дочь Mathilde[379], с которой мы познакомились.

6 января, в самый день Крещения, мы отплыли из Ниццы на военном пароходе «Рюрик», направляясь к Чивитавекия. С сожалением покинула я чудные берега Средиземного моря. Мне казалось, что я оставляю так много своего на этом прибрежье, и грустно мне было при мысли, что не услышу более говора волн, нашептывающих так много моим думам. Но мы ехали в Рим, и я с радостью переносилась к ожиданию встречи моей с всемирным городом. Погода выходила из ряду вон по своей мягкости и прелести. Было теплее, чем у нас летом. Мы оставались все время на палубе, где устроен был тент для защиты от слишком ярких солнечных лучей. Вечер этого дня был очаровательный. Пароход наш тихо рассекал без борьбы темно-синее море, гладкое и прозрачное, в котором по временам плескались дельфины. Темно-синее небо подымалось высоко и блистало мириадами звезд. Легкие тучки быстро перебегали по его пространству, и мы следили за луной, которая то скрывалась под этими тучками, то выступала, озаряя нас вдруг своим блеском и кидая свои лучи, играющие на поверхности воды. Я стояла на палубе, прислонившись к мачте, с одним из наших спутников, перебирая вполголоса прелестные стихи Лермонтова:

На воздушном океане,

Без руля и без ветрил

Тихо плавают в тумане

Хоры утренних светил[380] —

и пр. и пр.

На другой день вечером мы прибыли в Чивитавекия, но остались до следующего дня на пароходе. Утром же, простившись с капитаном Баженовым и офицерами, выехали в экипажах под охраной папских жандармов, так как в то время водились в этой местности разбойники. На пути далеко от Рима мы увидели купол собора Св. Петра и послали ему горячий привет. Было уже совершенно темно, когда мы остановились в Европейской гостинице в Piazza di Spagna[381], где были приготовлены помещения великой княгине и нам. За обедом с остальными лицами свиты послышался голос великой княгини Марии Николаевны, звавшей нас. Она приехала, чтобы встретить великую княгиню Екатерину Михайловну, и, сойдя по лестнице, вошла, чтобы поздороваться с нами. Дочери ее были в Петербурге, но она проводила зиму в Риме со своими сыновьями и выразила намерение видеть нас часто.

Что мне сказать о нашем пребывании в Риме? Кто не знает, какое богатство этот единственный город представляет в области истории, археологии искусства при ласкающем климате и волшебной природе? Папский двор назначил состоять при великой княгине Cameriere Secreto[382] графа Альборгетти, и у него секретарем был маленький аббат, который доставал нам всевозможные разрешения для посещения достопримечательностей. Мы ездили с утра по его указаниям вместе с Александрой Александровной Воейковой, фрейлиной великой княгини Марии Николаевны. Всякий, кто ее знал, помнит ее блестящий ум, начитанность, артистическую культуру, потому лишнее было бы распространяться о ценности ее общества в наших поездках. Вообще, мы находились в редко благоприятных условиях для изучения Рима. У великой княгини были очень интересные вечера. Приезжали ученые, беседовали каждый о своей специальности. Это были: то M-r Ampère по части археологии и истории, автор книги «Histoire de Rome à Rome»[383], то Грегоровиус, только что издавший тогда свою книгу о папских гробницах[384], он говорил по-немецки, и я его понимала, хотя не решалась говорить с ним на этом языке, то M-r Rio, восторженный и красноречивый француз, друг семейства La Ferronnays[385], автор книги «L’Art Chrétien»[386], то кавалер Росси, которого открытия в катакомбах дали новое направление в изучении христианской археологии. Посещение катакомб оставило во мне глубокое воспоминание. Нас сопровождал Пальмер, очень ученый англичанин, бывший диакон англиканской церкви, перешедший в католичество. Он сначала сильно тяготел к нашей церкви и провел несколько времени в Петербурге, бывая постоянно у Татьяны Борисовны Потемкиной и изучая наше богословие с настойчивостью и определенностью англичанина. Он написал книгу под заглавием «A visit to the Russian Church»[387], но он нашел, что нам недостает авторитетного духовного центра и что цезаризм, заменивший его, имеет слишком много отрицательных сторон. Несколько жуткое чувство ощущалось при спуске в недра земли и при следовании по узким, извилистым галереям, между двумя рядами могил, у которых часто стояли бутылочки с запекшейся кровью, свидетельствующие, что тут погребен мученик. Эти галереи прерывались от времени до времени небольшими капеллами со стенами, украшенными символической живописью, значение которой объяснял нам Пальмер. Здесь совершались таинства в первые дни христианства, когда мученическая и преследуемая церковь была еще так близка к святому своему идеалу. Из прелатов мы чаще других видели первого министра кардинала Антонелли, умного и тонкого итальянца, напоминавшего мне Макиавелли. Очень представительной наружности, высокий, скорее худощавый, с черными живыми глазами и черными густыми волосами, он входил в комнату медленной поступью в своей красной сутане, улыбаясь своим крупным ртом и белыми крепкими зубами. Он был более политик, чем духовное лицо; в духовной иерархии носил даже только сан диакона и выступал в этом качестве в сонме церковнослужителей при церемониальных мессах св. отца. В этих случаях все бинокли дам с трибун устремлялись на кардинала-диакона, на его величественную походку, прекрасно обутую ногу и великолепные кружева. Другой прелат монсиньор Гогенлоэ бывал еще чаще. Он был товарищем герцога по Боннскому университету, и отношения их, как и с великой княгиней, были чисто дружеские. Он был убежденный христианин, кроткий и приятный, с манерами и разговорами человека высокого круга. Однажды мы разговорились, и, зная, что я более или менее больна, он обещал мне молиться о мне, это меня очень тронуло. Несмотря на всю свою преданность церкви, его глубокая религиозность оберегала его от иезуитского направления и