Мне показалось, что запах духов усилился — должно быть чудил тот самый тестостерон… или гормон роста… или портвейн.

— И как ты себе это представляешь? — спросил я.

Развёл руками, сообщил:

— Алина не сумка. И не чемодан. Она не вещь — её нельзя отдать.

— Ты понял, что я сказал! — возмутился Чага. — Не кривляйся, Котёнок! Признай хоть сейчас: ты не любишь её!

Он опустил руки, шагнул мне навстречу. Сжал кулаки. Стиснул челюсти — скрипнул зубами.

— Признайся, трус! — крикнул Корчагин. — Скажи это!

Я не отвёл взгляда (рассматривал пятна Бориных зрачков), пожал плечами и ответил:

— Хорошо Чага. Скажу. Специально для тебя. Я люблю Алину Волкову. Ты услышал?

Увидел, как Корчагин дёрнул головой (он будто получил пощёчину).

Добавил:

— Я. Её. Люблю. Боря, какое из этих трёх слов ты не понял? Я тебе их повторю и объясню. Говори. Не стесняйся.

Чага покачал головой. Стёр рукой с губ слюну. Шумно выдохнул.

— Ты врёшь! — заявил Корчагин. — Ты… ты просто врёшь! Признайся! Это я её люблю, а не ты! Я!..

Его голос сорвался. Чага замолчал, всплеснул руками. Но не кинулся на меня — наоборот, Корчагин отступил на два шага. Прижался спиной к стене между окнами. Оконные стёкла вздрогнули от порыва ветра.

— Все люди разные, Боря, — сказал я. — Мы все любим по-разному. Как умеем. Но по-своему.

Чага помотал головой. Но он уже не смотрел мне в глаза — прятал взгляд, будто нашкодивший ребёнок. Он стучал ладонями по стене; звуки хлопков эхом разносились по коридору ДК.

— Ты врёшь, Котёнок, — шептал Корчагин. — Это точно… Не любишь… Знаю это… Чувствую… Я люблю её…

— А я тебя не люблю, — сказала Алина.

Я обернулся — в паре шагов от себя увидел Волкову. Румяную, серьёзную. Не слышал, как и когда она подошла. Алина шагнула ко мне, взяла меня за руку. Она пристально смотрела на раскрасневшегося Корчагина.

— Боря, ведь я тебе уже говорила, что люблю Ваню, — сказала Волкова. — Не тебя, Боря. Прости. Ваня только что правильно тебе сказал: я не чемодан и не сумка. Я не вещь. Вот так вот.

Она улыбнулась, сжала мои пальцы и добавила:

— Но я знаю: Ваня меня никому не отдаст.

* * *

После выступления в ДК на «новогодних танцах» я снова заночевал у Алины.

* * *

Под диваном (будто прямо подо мной) шуршал бумагой неугомонный Барсик. Мне в спину давили складки влажной простыни. Я уже успокоил дыхание. Но ещё чувствовал пульсацию в висках. Прислушивался к Алининым рассказам (Волкова делилась воспоминаниями о предновогоднем концерте), слышал доносившиеся из соседней квартиры голоса (Алинины соседи песнями и плясками провожали старый год — в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое декабря). Через незашторенное окно рассматривал тёмно-серое ночное небо (с дивана я не видел крышу пятиэтажки, что стояла напротив дома Волковой). Вновь отметил, что в комнате пахло духами, потом и табачным дымом. Подумал, что нужно приоткрыть форточку. Но отложил проветривание на потом. Потому что не хотел шевелиться: устал, будто три-четыре часа работал с гантелями и со штангой в тренажёрном зале.

Волкова потёрлась щекой о моё плечо. Не замолчала. Но сменила тему разговора.

— … Бабушка вчера закончила работу с твоей рукописью, — сообщила Алина. — Сказала, чтобы ты принёс следующую тетрадь. И снова попросила, чтобы ты не мельчил: она иногда с трудом разбирает твой почерк. Я разложила все страницы по папкам. Не удержалась, перед концертом прочла всё, что она на этой неделе напечатала.

Волкова приподнялась на локте. Убрала со лба волосы. Я почувствовал на своей щеке тепло её дыхания.

— Ваня, можно я спрошу? — сказала Алина.

Я кивнул.

— Спрашивай.

— Скажи, Ваня… — произнесла Волкова. — Диего ведь не убьют? Он снова встретится с Жаклин? И у них всё будет хорошо? Я понимаю, что нельзя такое рассказывать заранее. Но я должна знать, что будет дальше! Очень уж я волнуюсь. Теперь спать по ночам не буду. Вот и сейчас: гадаю, как они выкрутятся из всей этой заварушки.

Она потёрла ладонью мою грудь. Виновато улыбнулась. Локон её волос упал мне на плечо.

— Ваня, я рыдала над последней главой, как маленькая, — сказала Алина. — Так волновалась за Диего, что выкурила три сигареты подряд! И даже на концерте обо всём этом думала. Уж очень всё это было… неожиданно: будто снег наголову. Такое ты там выдумал, что у меня и теперь мурашки по коже пробегают, когда вспоминаю.

— Почти все описанные мной в книге события произойдут на самом деле, — сказал я.

— Как это? — переспросила Волкова.

— Как в том случае с солдатами.

Алина села. В полумраке и без очков я не видел выражение её лица. Но хорошо различал на фоне окна очертания её фигуры.

— Ты хочешь сказать… Жаклин и Диего… существуют на самом деле? — спросила Волкова. — Они действительно познакомятся и полюбят друг друга? Отец Жаклин угодит в тюрьму, а брат Диего поедет на учёбу в СССР? Жаклин и Диего искупаются в океане под луной, как это было в твоей книге? А потом произойдёт… всё вот это⁈ На самом деле⁈

Я покачал головой. Пружины подо мной скрипнули. Стихли шорохи бумаги под диваном.

— Нет. Главных героев романа я выдумал. Но та «заварушка», из-за которой ты расстроилась, случится. Причём, именно в те даты, которые я указал в рукописи. Моя книга основана на реальных событиях: на событиях из моего сна. Это сейчас они кажутся невероятными, фантастическими. Но скоро о них заговорит весь мир. Алина, ты понимаешь, что это значит?

Глава 14

Я положил руки под голову. Ощутил, как в моей груди ускорило ритм сокращений сердце. Услышал шорохи — это снова оживился прятавшийся под диваном котёнок. Почувствовал, как по коже на моём боку скользнула на простыню холодная капля пота. Волкова взмахнула рукой, убрала со своего лба волосы. Я рассматривал её силуэт. Скользил взглядом по контурам Алининой головы и плеч, чётко выделявшимся на фоне видневшегося за окном серого неба. Лицо Волковой пряталось во мраке — оно казалось мне сейчас чёрной непроницаемой маской. Не блестели и Алинины глаза. А вот ореол из Алининых волос слегка шевелился, хотя я не ощущал движение воздуха. Фигура