мышь: Луизе хотелось, чтобы ее услышал кто-то, кроме учительницы и подруг.

Клементина выбрала пьесу. Клементина выбрала Луизе платье на вечер. Клементина попросила ее присутствовать на обеде, невыносимо долгом, невероятно скучном, среди взрослых разговоров и снисходительных взглядов.

И Луиза, уставшая от болтовни, от неудобного платья и от того, что разболелась голова, сыграла не так хорошо, как могла бы.

Вместо триумфа она получила снисходительные взгляды.

Одна леди, молодая, со слишком ярким, нарисованным румянцем и презрительно приподнятыми уголками губ – казалось, они так застыли, как у театральной маски, – громко шепнула на ухо своему мужу, что девицы могут лишь портить хорошую музыку своим неумением чувствовать ее.

Луиза вспыхнула.

Клементина молчала.

То ли не услышала, то ли сделала вид, что не услышала.

То ли решила унизить Луизу.

И Луиза унизила ее.

Она не только вмешалась в разговоры взрослых, оставшись за столом до десерта. Она дождалась этот десерт. И когда слуги принесли торт, Луиза встала со своего места, громко извинилась за то, что ей нездоровится, и вышла из комнаты, толкнув слугу так, что торт упал прямо на подол Клементины.

Конечно, Луиза сделала это совершенно случайно, потому что у нее кружилась голова от духоты и волнения.

Конечно, выглядело это просто отвратительно.

И конечно же, на этом вечер завершился.

Луиза не сразу привыкла к тому, что она – кошка. И дело было не в лапах и хвосте, нет: мир вокруг изменился. Он стал больше: потолки – выше, коридоры – шире, а количество лазеек и тайных троп, доступных Луизе-кошке, было несравнимо больше, чем у Луизы-девочки. В углах поселились странные тени, а звуки и запахи несли в себе знаки, признаки и следы. Не всегда понятные, но от некоторых шерсть на загривке вставала дыбом, а от других хотелось спрятаться под юбкой Зимней Госпожи.

Ведьма возвращала Луизу в ее собственное тело каждое утро, когда сама возвращалась в дом после ночных путешествий. Где она бывала и что делала – Луиза не знала, хотя иногда Зимняя Госпожа оставалась в доме и дремала у очага. Луизе-кошке очень нравилось дремать рядом с ней.

Настоящая Луиза очень, очень боялась.

Но днем ей было не до страха и не до слез: пока Зимняя Госпожа спала, Луиза должна была работать.

Это не было тем, чем занимаются служанки в большом богатом доме. В доме ведьмы пыль, мусор и паутина исчезали сами, стоило хозяйке захотеть, паркет оставался блестящим, а от угля в камине почему-то не оставалось ничего.

Луизе нужно было готовить – для себя больше, чем для хозяйки, и каждый день тщательно протирать тряпочкой, смоченной в специальном растворе, окна и зеркала в доме. Смахнуть снег с оконных рам, проверить, не пошла ли где трещина, не вылетело ли где маленькое стекло.

Их было много – этих окон.

И как, к своему ужасу, поняла Луиза, каждый день то, что виднелось за ними, менялось, и вместо городской площади мог появиться морской берег или заброшенный сад. Неизменными оставались лишь те четыре, что были в комнате с большим камином, а все остальные Луиза обнаруживала не такими, как оставила накануне. Какие-то, правда, стоило протереть еще раз – они покрывались грязью и разводами; какие-то оставались такими же ясными и чистыми – тогда их Луиза не трогала. Иногда ей приходилось вставать на подоконник, чтобы дотянуться до стеклышек на самом верху. На втором этаже дома и в башенке с круглым окном, похожим на глаз, за которым всегда виднелась печальная бурая пустошь под низкими небесами, это было делать страшнее всего, но ведьма сказала, что ничего с Луизой не случится.

Дом не позволит упасть – и не выпустит саму Луизу.

Там, за некоторыми из окон, сказала ведьма, живет то, что может позвать, – ходить за ним не следует. Луиза пока никого не встречала, но однажды, распахнув окно, за которым был еловый лес и серые огромные валуны, покрытые мхами, услышала, как кто-то играет на дудочке простенькую мелодию, от которой хотелось то плакать, то танцевать.

Мелодия то стихала, то возникала вновь, и пальцы Луизы чуть дрожали, потому что было в этом что-то неправильное.

Одно окно Луиза боялась – то, в котором увидела дом своего отца. Но день сменялся днем, пейзаж за стеклом – другим пейзажем, а знакомый угол в саду больше нигде не появлялся.

От раствора, которым она смачивала мягкую, чистую тряпицу, стёкла становились прозрачными настолько, что будто бы исчезали. Луиза не понимала, зачем делает это, а не что-то другое. Неужели в доме ведьмы не нашлось колдовства, способного убрать со стекол разводы и налипший снег? Но от того, как иначе падал сквозь чистые окна свет (яркий – если за окном был мороз, тусклый – если день выдался пасмурным, розовато-оранжевый – если Луиза заканчивала работу на закате), почему-то становилось светло на душе.

Зеркал, в отличие от окон, в доме ведьмы было мало. Одно – над большим камином, второе – в прихожей на стене, холодный серебряный полумесяц. Еще одно – между окнами в гостиной, и парочка – наверху. В спальне ведьмы тоже было зеркало, но Луизе строго-настрого запретили заходить в эту комнату без разрешения и что-то там трогать.

Так шли дни, память о доме отца притихла, и Луиза-кошка порой замирала, завороженная тем, как падает за огромными окнами снег – густой, отбрасывающий на паркет быстрые тени. Луиза-кошка начинала за ним гоняться, а после, когда она забиралась на колени к хозяйке, ей снились странные сны.

В этих снах она никогда-никогда не была девочкой.

Однажды Зимняя Госпожа не превратила кошку-Луизу в девочку. Она вообще куда-то исчезла с самого утра: Луиза проснулась и поняла, что осталась в доме одна-одинёшенька. Снег за окнами валил густо-густо, прилипал к стеклам, отчего внутри дома было сумрачно.

Кошачья суть хотела сидеть на подоконнике и следить за мельтешением снежных хлопьев там, снаружи, в лесу, на фоне городских стен, над широкой белой долиной.

Но другая суть, человеческая, встревоженно озиралась.

Зимняя Госпожа никогда-никогда не оставляла Луизу одну вот так, не дав ей задания. Не вернув ей ее саму.

Поэтому Луиза отправилась искать хозяйку, и кошачье чутье оказалось в этом полезно.

Следов хозяйки не было нигде. Ни в гостиной. Ни на кухне.

Ни у порога – дверь, ведущая из дома, всегда открывалась в то место, которое было нужно ведьме. Ни на лестнице в башню. Ни на заднем крыльце – оно всегда выходило в крошечный садик с замерзшим черным зеркалом пруда и с колодцем, из которого Луиза брала воду.

В этот садик можно было выходить без опасений. Зимняя Госпожа разрешала.

Луиза-кошка подошла к хозяйской спальне и замерла. Запах старухи – мох, влажная свежесть снега, промокшая древесная кора и дым от костра – был только здесь. Он впитался в стены, им веяло из-под двери, прикрытой, но не запертой.

Луиза-кошка тревожно дернула хвостом. Страх нарушить запрет – не входить в комнату Госпожи! – ворочался где-то в глубине, среди прочих мыслей, но куда больше Луиза боялась другого.

Того, что сны окажутся реальностью: она забудет, что она была девочкой, что у нее были руки, а не лапы, что она ходила прямо, что ей не хотелось гоняться за тенью снежинок в окне.

Луиза-кошка вытянулась вверх и попыталась открыть дверь лапами и когтями.

Та поддалась, пусть и не сразу, сдвинулась с места, неохотно и медленно, проскрипела что-то – и Луиза-кошка вошла внутрь.

Осторожно-осторожно, опасливо принюхиваясь. Луиза в этот миг радовалась тому, что она – кошка, потому что кошачьи глаза видели в полумраке куда больше, чем человеческие. И уши слышали больше, и запахи, собравшиеся здесь, в темной комнате, были для кошки чем-то вроде книги с картинками.

Луиза прошла внутрь и поняла, что Зимней Госпожи здесь тоже нет.

Был только ее запах – много этого запаха, а еще – много вещей, статуэток, бусин, стеклянных флакончиков на полках, книг, сложенных стопками на столе, пучков трав, висевших под потолком. А еще – зеркало, большое, темное, в резной деревянной раме.

В нем Луиза увидела себя, маленькую белую кошку с испуганно прижатыми ушами и хвостом, кончик которого дергался, и почему-то не смогла отвести взгляд.

До того Луиза не сталкивалась с собой-кошкой вот так, носом к носу, поэтому на миг растерялась и – потерялась. Неужели это правда она?

А комната, темная, полная странных вещей, искаженная в зеркальной глубине, изменилась, стоило Луизе на миг перестать думать о ней. И теперь это была уже другая комната, очень знакомая, теплая, родная, любимая. С лазурным покрывалом