на кровати и этажеркой, на которой сама Луиза так любила переставлять безделушки, привезенные отцом из путешествий. С ее акварелями на стенах, с платяным шкафом в углу и креслом, на которое был наброшен плед. Такая, словно Луиза, девочка Луиза, дочь Фрэнсиса Голдсмита, богатого лорда, мецената, владельца торговой компании, вдовца, путешественника, уважаемого человека, только что вышла из собственной спальни, чтобы спуститься, например, к обеду или поехать с отцом и мачехой на прогулку.

Луиза старалась не думать об отце и о доме, но стоило ей увидеть в глубине зеркала свою комнату и свои вещи – стало вдруг больно.

Плачут ли кошки на самом деле? Луиза не знала.

Она выскользнула из спальни Зимней Госпожи и проспала в кресле весь день, до заката, не обращая внимания на снег за окном.

Вечером Госпожа вдруг появилась – так, словно не уходила никуда, довольная и словно чуть помолодевшая, а на следующее утро у Луизы снова было много работы. Потому что снег запорошил окна, застыл у рам твердой корочкой, его нужно было стряхнуть, отколоть слипшиеся ледяные кристаллы.

Руки от этого мерзли, становились красными, а кожа грубела.

Но Луиза не ленилась – и не только из-за того, что не хотела быть превращенной в утку и съеденной, но и потому, что вдруг захотела получить свою награду.

И вернуться домой, к отцу.

Ей начали сниться дом, отец и даже матушка. И потом – Клементина. В странных снах, в которых до того не было места прошлой жизни Луизы, эта жизнь вдруг начала проступать эпизод за эпизодом.

Вот отец привез ту картину, с морем. Матушка рада, но Луиза не может вспомнить ее лица. Только голос, отблеск солнца в золотых волосах, то, как она протягивает руку, подзывая Луизу к себе, и улыбку. Не все лицо, только изгиб прекрасных губ.

Вот весна, когда матушки не стало. Луиза тогда потерялась в доме, и ее искали все слуги; а она просто сидела в одной из комнат, в тишине, потому что казалась сама себе брошенной и забытой, как старая кукла. От этого сна Луиза очнулась, чувствуя себя как человек, которого бросило в холодный пот, и с удивлением обнаружила себя кошкой, упавшей с кресла на пол.

Вот отец учит Луизу стрелять по бутылкам. Вот – их поездка к морю, в горы, в соседнее графство, еще дальше. Отец обещал показать Луизе мир, когда она подрастет достаточно для долгих путешествий.

Вот он привозит Клементину – и во сне Луиза видит больше, чем видела тогда, стоя в холле их дома, растерянная и злая.

У Клементины острый и цепкий взгляд, но он смягчается, когда она видит Луизу. Клементина осторожна и умна, она просит называть ее по имени и очень смущается, когда отец Луизы говорит, что он привез новую мать для своей дочери. Клементина дает Луизе время – много времени, чтобы позлиться; достаточно времени, чтобы привыкнуть, принять, осознать, что она теперь делит сердце отца с кем-то еще.

Клементина терпеливо отвечает на вопросы.

Клементина спрашивает Луизу, чего та хочет на обед, на ужин, на завтрак, от жизни.

Клементина едва заметно меняется в лице, когда Луиза топает ножкой и злится.

Клементина, которая говорит, что все хорошо и никто же не умер, когда Луиза испортила ей платье на званом ужине.

Так же бывает, когда в доме есть дети; ничего не проходит идеально, мой дорогой Фрэнсис, да, даже если твой ребенок уже почти не ребенок, а взрослая юная леди.

Клементина стоит за спиной отца, бледная, потому что Луиза и лорд Голдсмит говорят друг другу ядовитые вещи; и Луиза видит, здесь, из своего сна, что Клементине больно. Не потому, что падчерица унизила ее.

А потому, что Клементина чувствует себя виноватой.

«И поделом!» – думает Луиза во сне.

И просыпается в кошачьем теле, с человеческой тоской в сердце.

После того случая Луиза обходила спальню хозяйки стороной. Подальше. Чтобы не было соблазна открыть дверь и войти.

Зимняя Госпожа не сказала ничего, она словно и не заметила, что Луиза-кошка нарушила запрет. Но так ли это было на самом деле? Может, ведьма все знала, просто молчала и ждала, пока Луиза снова не рискнет сделать что-то, чего делать ей не разрешали?

Так или иначе, дверь, которая раньше не интересовала, стала теперь для Луизы тем, что манило. И запрет, который она, хорошая, послушная девочка, восприняла сперва как один из простых запретов, не лишенных основания, превратился в тот, что хотелось нарушить.

Однажды Зимняя Госпожа вновь ушла куда-то днем, в этот раз не забыв вернуть Луизе ее человеческое тело. Снег накануне был густым – работы было много. Луиза обходила комнату за комнатой, коридор за коридором и задержалась у того, который вел в спальню ведьмы.

Дверь была закрыта.

Она притягивала.

Она заставляла мысли метаться встревоженными птицами, отчего работа не спорилась, а взгляд то и дело соскальзывал в сторону.

Луиза вздохнула, оставила щетку и тряпку на подоконнике и, чувствуя, как подкашиваются колени, а в груди горячо-горячо бьется сердце, положила ладонь на дверную ручку. Что-то щелкнуло, дверь поддалась, Луиза распахнула ее и шагнула внутрь.

Здесь все было тем же: полумрак, запах дыма, снега и мокрой древесной коры, очертания и тени странных предметов. И темное зеркало в деревянной раме.

Луиза увидела себя – и опять не узнала.

У нее не было времени смотреться в зеркала, а отражение в оконных стеклах было неверным, блеклым, ускользающим, как дым. В новой Луизе было мало от Луизы прежней, новая Луиза была худой и бледной тенью себя, она не улыбалась, и волосы, убранные со лба косынкой, были тусклыми. Ни золотых локонов, ни лучистого взгляда, ни шелка и кружева на юбке. И сама юбка – серая, а не лазурная.

И красноватые от холода руки.

Луизе вдруг стало жалко себя, перед глазами все расплылось от слез, а потом…

…А потом в зеркале снова отразилась другая комната. Спальня Луизы. И в кресле, которое Луиза так любила, сидел ее отец, закрывая лицо руками. Луиза метнулась вперед, натолкнулась руками на холодное стекло; а там, в глубине комнаты, Клементина помогла ее отцу встать и обняла его, как потерянного ребенка.

Она посмотрела на Луизу – или это была иллюзия? – и ее взгляд наполнился глубокой печалью. Настоящей.

Луиза отшатнулась, задела что-то, раздался треск, звон – и из спальни ведьмы выскочила уже не девочка Луиза, а Луиза-кошка, испуганная, как все кошки, и потому не видящая ничего.

Луиза-кошка металась по дому, от окна к окну, из комнаты в комнату, ей хотелось забиться под кресло и спрятаться, потому что вот теперь-то все станет явным! Запрет нарушен, Зимняя Госпожа превратит ее в утку и засунет в огромную печь на кухне! Или даже во что похуже – в крысу или в крошечную птичку, из тех, за которыми охотятся кошки.

Луиза пробежала мимо окна, ведущего в тот странный лес, где она слышала флейту. Вдоль стены, прижимаясь к ступеням, сбежала по лестнице вниз, метнулась вдоль коридора – и остановилась посередине.

Потому что в одном из окон снова был ее родной сад.

Припорошенный снегом, он казался чистым, как наряд невесты, и был пуст: ни слуг, ни хозяев. Яркое зимнее солнце заставляло снег сиять и искриться.

Окно было приоткрыто. Видимо, Луиза, когда смахивала снег, забыла про задвижку. Из окна тянуло свежим морозцем, печным дымом и можжевельником, и Луиза-кошка запрыгнула на подоконник и сунула морду в проем.

Она хотела туда – в свою спальню, к отцу и Клементине: утешить, прыгнуть на колени, ткнуться носом в подбородок.

Где-то в глубине сада послышался голос флейты.

Цепкие пальцы схватили Луизу за шкирку и подняли высоко-высоко над полом.

Ведьма – Зимняя Госпожа, помолодевшая вдруг лет на двадцать, лишившаяся своего горба и чуть-чуть похожая на Клементину, – держала Луизу крепко.

Глаза ее, холодные, как зимнее небо, не были злы.

Скорее в них читалось глубокое сожаление.

– Дурочка, – сказала Зимняя Госпожа. – Это не то окно.

И превратила Луизу в девочку.

Луиза, испуганная до подгибающихся коленей, до холодного кома в животе, посмотрела туда, куда пыталась сбежать: то был вовсе не родительский дом, окруженный садом, а зимняя страшная пустошь, с низкими небесами, бескрайняя, как тоска.

– Мои чары сильны и надежны, – сказала ведьма. – Но твоя тоска так сильна, дитя, и злая воля, живущая в пустошах, цепляется за нее так крепко, что даже эти чары звенят и рвутся.

Луиза подняла взгляд.

Зимняя Госпожа